Виталий понял, что женский силуэт, пойманный им светом фонаря, и есть та самая Галька, про которую столько разговоров. Позабыв про автомат, он теперь целенаправленно принялся высвечивать силуэт привидения в темноте. Хоть это с трудом удавалось, Галька оказалась очень шустрой дамой, резко меняющей траекторию своего движения, постоянно ускользающей в спасительную темноту. Виталий понял, что двое солдат перестали стрелять по толпе снизу, полностью переключившись на охоту за убегающей женщиной. Выстрелы с двух сторон стали реже, но происходили лишь тогда, когда в свет луча попадал силуэт женского привидения.

— Вот сука, щас уйдёт! – послышался злой голос Вовчика.

Приноровившись, предугадав в какую сторону сейчас метнётся Галька, Виталий повёл её лучом, в котором приведение бежало к спасительной казарме, стоящей по соседству, спрятавшись за стенами которой она бы оказалась в безопасности. С двух сторон застрекотали автоматы, перешедшие в практически автоматический режим, настолько быстро пальцы солдат нажимали на спусковые крючки.

Галька споткнулась и покатилась по асфальту дороги. Виталий. стараясь не терять её из виду, замедлил движения луча света, наблюдая, как бесформенное привидение в длинной белой одежде пытается встать, но пули из двух автоматов накрыли её. Два солдатика стреляли грамотно, не оставляя ей ни единого шанса, очереди прошли перекрёстно, накрывая все возможные места её отступления. Естественно, пули из двух очередей на целых два магазина не все достигли долгожданных целей, многие из них ушли в пустоту, в асфальт, в землю. Но тех, что попали в маленькое тельце женщины, было достаточно, чтобы практически порвать, лежащее на дороге тело. Это было видно по тому, как неправильно сложились конечности при падении женщины на асфальт.

Как только Галька осталась лежать в свете фонаря поломанной куклой, солдаты громко и радостно завопили, совершенно не опасаясь огромной толпы нехватчиков у стен казармы. Сумасшедшие, что напали на группу священника, вдруг замерли, затем задёргались, словно собираясь упасть в эпилептический припадок и совершенно бесконтрольно, потеряв свою сплочённость, побежали к стенам казармы, сверху которой радостно кричали и смеялись люди.

Галька, что руководила нападением на группу священника, была мертва. Её одежда превратилась в кровавое месиво. В этом красном изломанном комке плоти и ткани, сложно было опознать человека. Батюшка со своей свитой продолжали стоять плотным полукольцом, прижавшись к стене, торца казармы.

Немного поликовав, пригласив к казарме своей стрельбой и криками всех сумасшедших в округе, солдаты и Виталий опять спустились вниз, подальше от безразличных сотен глаз, жадно на них смотрящих снизу вверх. Потеряв предводителя в виде загадочной Гальки, военные опять превратились в тупых и разрозненных желтолицых, нехватчиков, зомби. Поэтому защищать группу священника было не от кого, их миссия была выполнена. Несмотря на многочисленный топот ног вокруг казармы, Виталий уснул почти мгновенно, оставив солдат праздновать победу в одиночестве. Наверное, эта Галька - аналог его батюшки, из-за своих способностей контролировать большие группы желтолицых, в последнее время сильно подпортила нервы служивым.

Ему снился странный сон. Он стоял возле кухонного стола в доме его отца на отшибе, стол был покрыт прозрачной плёнкой, чтобы не испачкать поверхность. С полиэтилена на пол вяло капала почти застывшая чёрная кровь. На столе лежали два практически полностью разделанных труппа, от которых остались одни лишь кости, покрытые остатками мяса и сухожилиями. Но их головы, начиная от ключиц, были целыми, не тронутыми,и, к своему ужасу, Виталий узнал лица этих двух людей. Молодые лица совершенно не изменились, у Вовчика даже сохранился румянец на щеках, Леха всё так же хмурил брови. Но не это вызвало в нём ужас или страх, он давно уже привык видеть каменные, мёртвые лица, как раз это в нём не вызывало никаких отрицательных эмоций, кроме бесконечного удовлетворения и спокойного насыщения. Виталия испугало то, что лица солдат вопреки всему были живыми, они шевелили губами, пытаясь что-то сказатьему, а в их глазах читалась мольба, страх и обречённость.

В руках у Виталия был его любимый для разделки мяса кухонный нож, покрытый сгустками крови, сам он был одет в непромокаемый фартук, на котором имелись весьма обширные кровавые потёки. Отведя глаза от обречённых и почему-то до сих пор живых жертв, он столкнулся глазами со своей мамой, которая стояла напротив него с другого конца стола. Её взгляд был укоризненным, она явно была чем-то недовольна.

- Мама?! – не веря своим глазам, удивлённо вскрикнул Виталий.

До него только стало доходить, что она здесь, в доме, где она не была ни разу, стоит напротив, а следовательно, видит, что он натворил. Видит трупы, верней скелеты людей. Естественно, она понимает, что он убил этих мальчишек, разделал их и собирается их съесть. Сердце кольнуло острой болью, он растерялся, не зная, что сказать в своё оправдание.

- Истинно! Истинно! Говорю вам: если не будете есть Плоти Сына человеческого и Пить Крови Его, то не будете иметь в себе Жизни. Аминь. Аминь. – раздался хриплый, но узнаваемый голос его мамы.

Виталий вспомнил, как мама каждый вечер, перед сном, читая вечернюю молитву, заканчивала её данными словами Иисуса Христа. В этих словах из её уст всегда чувствовался какой-то загадочный смысл, практически магический подтекст. С тех пор много воды утекло, он стал ярым атеистом, чем очень сильно злил свою матушку. Прожил, и до сих пор живёт далеко не безгрешную, совершенно чуждую для праведного христианина жизнь. Но данные слова засели у него в мозгу настолько крепко, что стали не просто навязчивой мыслью, они стали для него реальностью. Образ стоящего перед его детскими глазами растерзанного на кресте мужчины, истекающего кровью, строгие глаза его набожной мамы, когда ему приходилось с брезгливостью целовать мощи очередного святого, а по сути своей, отрубленные и высушенные части человеческого тела рождали в его мозгу мысли, желания, достойные монстра, в которого он, в конце концов, неизбежно превратился.

Мама повторяла