Один чересчур ретивый министр как-то заверил короля, что, если бы Букингемский дворец был подвергнут немцами бомбардировке, на народ это оказало бы стимулирующий эффект. На что король немедленно ответил: «Да, но вот на меня скорее гнетущий». Рискуя нарваться на примерно такой же ответ, Ллойд Джордж весной 1915 г. поднял еще одну, столь же неприятную тему. Он предложил королю подать пример народу и на время войны отказаться от употребления алкоголя. То, что при других обстоятельствах могло бы показаться дерзостью, было вызвано беспокойством канцлера, связанным с разрушительными последствиями беспробудного пьянства, которому предавались заводские рабочие, особенно те, кто оказался занят в производстве вооружений и судостроении. «Пьянство приносит в этой войне больше ущерба, — говорил Ллойд Джордж на встрече со своими земляками из Уэльса, — чем германские субмарины, вместе взятые».

Являясь человеком умеренных привычек, король все же выпивал немного вина за обедом и стакан портвейна после ужина. Тем не менее он сразу же откликнулся на этот патриотический призыв. 30 марта 1915 г. Стамфордхэм писал Ллойд Джорджу: «Если уж это так решительно рекомендуется, Его Величество готов показать пример, отказавшись от употребления алкогольных напитков как лично, так и при дворе, чтобы в дальнейшем в этом смысле не было различий между богатыми и бедными».

Частным образом король все же позволял себе немного поворчать. «Это страшно надоедает», — говорил он своему дяде герцогу Коннаутскому. Те же чувства он высказывал, правда, в более деликатных выражениях, лорду Хардинджу: «Должен признаться, что полное воздержание от алкоголя для меня неприятно».

К самоотверженности короля отнеслись не столько уважительно-восторженно, сколько грубовато-насмешливо. По какой-то нелепой случайности в «Придворном циркуляре» сразу после королевского эдикта об алкоголе следовало извещение о том, что «замок покинули граф Розбери и достопочтенный Э. Дж. Бальфур, член парламента». На следующий день, выразив в письме благодарность королю за гостеприимство, Розбери добавил: «Я никогда не забуду грустный праздник в понедельник, когда алкоголю было с явной грустью сказано последнее „прощай“, и хлынувший во вторник водный поток».

Говорили, что на Розбери, выпившего стакан непривычного для него имбирного лимонада, напала такая икота, что он не смог закончить разговор с королевой. А Этти Десборо, придворная дама, написала своей подруге:

Поездки короля на флот и в дислоцированные во Франции войска во многом утратили характер дружеского общения. «Трезвость — суровое испытание, — отмечал адмирал Битти. — Люди в возрасте не могут общаться без какой-нибудь выпивки… И мы прилагали отчаянные усилия развеселиться при помощи ячменного отвара!» Со своей стороны, Хейг до конца жизни не забыл полный отвращения взгляд генерала Жоффре, когда ему, приглашенному на ленч с королем в британскую ставку, предложили на выбор лимонад или имбирное пиво. Сибарит Холден оказался более удачлив. Лишившись должности лорд-канцлера, он одновременно освободился и от тех ограничений, которые накладывала на него эта должность. «Так что теперь мы наслаждаемся его сухим шампанским и весьма превосходными ликерами», — писала летом 1915 г. Беатриса Вебб.

Возможно, правда, что правила, предписывавшие воздержание от алкоголя обитателям Букингемского дворца и Виндзорского замка, были все же не такими строгими, как некоторые полагают. Во всяком случае, сидр тогда не считался алкогольным напитком. Существует также лукавое свидетельство принца Уэльского, который отмечал, что отец после ужина отлучался «по небольшим делам». Очевидно, речь идет о небольшом стаканчике портвейна. Все тот же почтительный сын также утверждал, что его мать иногда подкрепляла фруктовый салат бокалом шампанского.

И король, и королева наверняка безропотно перенесли бы все эти добровольно введенные самоограничения, если бы цель оказалась достигнута и другие последовали королевскому примеру. Их призыв, как правило, игнорировался, а иногда даже подвергался насмешкам. Король не скрывал своей догадки, что Ллойд Джордж выставил его на посмешище. А королева, которая иногда любила ввернуть жаргонное словечко, призналась сочувственно настроенной миссис Асквит: «Нас подставили».

Лишенный утешения в вине, король во всем остальном следовал раз и навсегда заведенному порядку. Из-за письменного стола, сплошь уставленного красными чемоданчиками, он вставал только затем, чтобы отправиться в очередную воодушевляющую поездку. За четыре года войны он предпринял 450 поездок в войска, 300 раз посетил госпитали и почти столько же — заводы по производству вооружения и судоверфи, собственноручно вручил 50 тыс. наград. Такую программу нелегко было осуществить даже очень крепкому мужчине, а приближавшийся к пятидесяти годам король уже несколько утратил способность быстро восстанавливать силы.

Едва ли не каждое посещение линкора заканчивалось приступом морской болезни, а сухопутной части — простудой; сами по себе не слишком обременительные, эти болезни являлись сущим наказанием для человека, постоянно находившегося на виду. Чужие страдания тяжело отражались на его нервном состоянии, воспоминания о них не отпускали его по нескольку дней; тем не менее это не мешало ему высказывать грубоватое сочувствие раненым или морально поддерживать окровавленных жертв воздушного налета. «Погода просто взбесилась, — отмечал он в дневнике, — и мир тоже». А когда ему показали как-то захваченные у немцев окопы, он записал: «Очень жалкое зрелище, но такова война».

Когда машина короля медленно двигалась вдоль рядов пехотного полка, выстроившегося по случаю его приезда на Западный фронт, один молодой офицер сравнил его с большим потертым пенни. Так, однако, было не всегда. Обычно, находясь среди сражающихся людей, король забывал о своей меланхолии и черпал силы у окружающих. «Я видел несколько сот тысяч таких людей, со всех уголков империи, — говорил он своему дяде герцогу Коннаутскому. — И искренне гордился тем, что я англичанин». Особенно он беспокоился о состоянии своих индийских частей, которые тяжело переносили суровый северный климат. «Расквартирование показалось мне совершенно неприемлемым, — писал он вице-королю. — Я поговорил об этом с лордом Китченером, и он назначил сэра Уолтера Лоренса специальным уполномоченным, который должен позаботиться о раненых индийцах». Георг был тронут, обнаружив на Западном фронте одного из членов семьи Боты, и шутливым тоном спросил его, как получилось, что бывший враг в Англо-бурской войне теперь стал другом и взялся за оружие. Молодой южноафриканец ответил с подкупающей искренностью: «Тогда вы были не правы. Теперь вы правы». Не меньше король обрадовался, встретив в британском Главном штабе двух офицеров связи, чьи фамилии напоминали о еще более давних раздорах: герцога д’Эльсингенского и принца Мюрата, потомков наполеоновских маршалов.