– Никуда, – ответил Гай и, открыв раздвижную дверь, выскочил из автобуса. Заметавшийся Белдо не успел протянуть ему руку.

Мантухайчик и Триш вылезли следом. Последним выбрался Дионисий Тигранович. Он стоял на краю леса, мерз и с неприязнью косился на сосны. Ему хотелось домой на диванчик. Сидеть на нем, поджав ножки, и капризничать, швыряя в Младу и Владу надкусанными шоколадными конфетками с ромом. Творческий человек имеет право на непредсказуемое поведение.

На боку у Гая висела кожаная сумка, очень похожая на те шныровские, которые берсерки срывали с застреленных ныряльщиков. Только эта сумка была гораздо более потертой, и ее явно ни с кого не срывали. Когда Гай открыл ее, любопытный Триш успел разглядеть арбалет упрощенной конструкции с рукоятью, украшенной перламутром. Триш испытал разочарование. Он ожидал, что оружие у Гая будет сложнее и современнее. Может, в конце концов, себе позволить.

Птах вытащил из багажника топор и лопату и, подчиняясь Гаю, стал забрасывать микроавтобус ветвями и засыпать снегом.

– Готово. Теперь ни с пега, ни с гиелы – ниоткуда не увидишь. Разве что пешком кто-то сунется, но это навряд ли, – прогудел он.

Опустив руку в другое отделение сумки, Гай достал пластиковый контейнер, наполненный разведенным медом.

– Раздевайтесь и натирайтесь! – приказал он. – Тут весь шныровский мед, что у меня есть… Ну ничего, другого не потребуется!

– Как раздеваться? В каком смысле? – всполошился Дионисий Тигранович.

– В голом. Вы что, Белдо, собрались одежду медом мазать? Одежда-то ограду пройдет, а внутри будет шашлык.

– А вы?

– Я уже. Еще в Кубинке распылил мед через паровую машину. Слой тонкий, но дело не в толщине, – сказал Гай, и Белдо понял, почему его кожа имела восковой оттенок.

Мантухайчик крякнул, вытоптал в снегу небольшой участок и бережно сложил в ряд все свои ножи, кроме одного. Любимицу Цыпу на всякий случай взял в зубы.

Потом разделся. Он стоял огромный, невозмутимый, похожий даже не на слона, а на отлитого в бронзе восточного божка. Жирная грудь и три складки живота последовательно лежали друг на друге, как кольца детской пирамидки. Подпиралось все громадными ногами. Кожа у гиганта была белая, нежная. От мороза синела, но почему-то пятнами.

Мантухайчик стал натираться медом, запуская в контейнер громадную горсть.

– Эй! Полегче! Ты не один! – испугался Триш.

Он тоже разделся без лишних вопросов, разве что пошептался о чем-то с куклой. Под одеждой Триш оказался очень худым, а кожа смуглой до коричневатости. На шее висел сложный оберег с камешками, узелками, мышиными черепами и крошечными лапками нерожденных белочек. Натирался левой рукой, хихикая, когда приходилось касаться подмышек. Пока он натирался, кукла без умолку болтала и лишь в самом конце согласилась перепорхнуть на левую руку, чтобы позволить хозяину натереть ладонь.

Дионисий свет Тигранович устроил из своего раздевания какое-то шоу пупсиков. После каждой снятой тряпочки он смущенно попискивал, закрывался ладошками и принимал художественные позы. Закончилось все тем, что глава форта удрал в автобус и утащил с собой контейнер с оставшимся медом.

– Я, конечно, дико извиняюсь, но не могли бы вы не смотреть на меня? – доносилось из автобуса, и на снег то кокетливо вылетал какой-нибудь носочек, то высовывалась шевелящая пальчиками дряблая ножка.

Пока тот дико извинялся, Птах успел разругаться с куклой Триша, и тотчас у автобуса спустило колесо.

– Вероятность наткнуться на что-то под снегом довольно большая… Здесь холмик. Наверняка летом пикники устраивают! Доски жгут, а в них гвозди, – сказал Триш в свое оправдание.

Птах взвесил в руке монтировку и пробурчал, что они иногда срываются и летят куда попало.

Десять минут спустя все, кроме Птаха, натерлись медом и оделись. Птах остался при автобусе. Он залег на заднем сиденье, взял в каждую руку по шнепперу и, положив голову на надувную подушку, задремал.

Гай двигался стремительно. Его похожее на шар лицо то надувалось, то опадало. За ним семенил Триш, находивший для себя полезным перекинуть мостик общения с тем, кто в обычное время был для него недоступен. У него голова кружилась, когда он задумывался, сколько псиоса сосредотачивает в себе Гай. Не просто много – зашкаливающе много! И ведь не отнимешь! Говорят, ему все эльбы помогают.

– А тут довольно мило! Природа, снежок! Как-то мы в городах этого не замечаем! – говорил Триш, увязая в сугробах.

Куклу болтовня эта ужасно раздражала. Она уже дважды порывалась колотить хозяина, но Гай на нее не смотрел, и кукла в результате никого не колотила.

– Он все врет! Пытается втереться в доверие! Да кто он такой? Просто мелкий человечек, разве что умный, верный и безмерно вам преданный! А еще крайне беден и невероятно несчастен! Я даже не знаю, больше ли он беден, чем несчастен! Или сперва несчастнен, а беден уже потом? – шептала кукла на ухо Гаю.

Едва ли Гай слушал куклу. Он шел сильно, гибко, порой спотыкаясь от нетерпения. Все его мысли были где-то далеко.

За Тришем и Гаем уныло тащился печальный Дионисий Тигранович, на носу у которого висела большая капля меда. Замыкал шествие Мантухайчик, державший в одной руке Лиону, а в другой – Шип, перепачканный в крови гиелы.

Они вышли из леса и остановились на опушке. Перед ними петляла замерзшая речушка, а сразу за ней – дальняя от поселка сторона ШНыра, где не было лазеек и троп, потому что ныряльщики не бегали здесь в Копытово.

– Пегасня там! А лабиринт – там! – авторитетно заявил Дионисий Тигранович.

Гай обернулся к нему, и тихий старичок прикусил язычок, сообразив, что тот и без него сумел бы найти не только лабиринт и пегасню, но и много чего еще…

Гай сунул руку в сумку и достал маленькую, с толстыми стенками, стеклянную бутылочку. Внутри ползала пчела. Гай показал бутылку Белдо, заметив, что, пожалуй, она единственная в мире, из которой золотой пчеле не выбраться. Затем быстро перешел замерзшую речку и поднялся к ограде ШНыра. За ним, цаплей выдергивая из сугробов ноги, бежал больше бедный, чем несчастный, Триш. Откуда-то в руках у него появились две легкие секиры, одну из которых держала кукла. Грузный Мантухайчик дважды упал, карабкаясь на скользкий берег. За ним, тихо завывая и стуча зубами, взбирался Белдо, укушенный в самое сердце страхом.

– Я первым не пойду! – заявил он.

– Напрасно! У первого шансы на выживание выше! Охранная магия не успеет подстроиться, – заметил Гай, после чего Дионисий Тигранович выразил героическое желание первым лезть через забор, чтобы защищать всех своей грудью.

– Но это если мы угадаем с точкой перехода. Если ошибемся, то первому не позавидуешь. Тогда выгоднее идти вторым, – продолжал Гай, после чего сразу обнаружилось, что Белдо всегда мечтал быть именно вторым.

Дионисий Тигранович даже подвел под это мистическую базу, упирая на то, что «двойка» всегда была его любимым числом, поскольку именно она чаще всего повторяется в его дате рождения, а также в датах рождения его родителей, бабушек и дедушек.