class="stanza">

Если что больное сбудется,

Поболит да перестанется.

Все плохое позабудется,

Все хорошее останется.

* * *

Короли на вечер — тоже короли.

* * *

Прощайте, дорогие, мы ушли —

Дорога наша шелестит под солнцем.

* * *

Что ж ты не высчитал, мой штурман,

Место нашей гибели с тобой.

* * *

Отвези меня в свою деревню.

Просто так, без дела отвези,

Там в окне качаются деревья,

С синим ветром будучи в связи.

Там цветник и рыжие ресницы

Убивают встречных наповал.

Ходит кот по чистым половицам,

Старый, как пехотный генерал.

* * *

Где ждет всех нас Андрюшка Сардановский.

* * *

Усыновленные Россией Герои, павшие в боях.

* * *

О наши старые песни —

Спутники наших дорог.

* * *

Мы сидим втроем, нам весело, только ты что-то слишком громко смеешься над его словами, и я мрачнею. Ты ревнуешь? Да что ты… Не сердись, это все шутки. Мы расстаемся, и вы уходите вдвоем, и я говорю — я, правда, провел чудесный вечер.

* * *

Справка о том, что ты живой.

* * *

Где ледники, как смерзшееся небо.

* * *

Как медленно течет мой день,

Как быстро жизнь моя несется.

* * *

Человек воевал на войне —

Поклонитесь, друзья, человеку.

* * *

Он умер и не узнал — погиб ли он в мелком пограничном конфликте или в начале третьей мировой войны.

* * *

Всегда командуют — вам взлет. Но никто не командует — вам падение. А такая команда была бы нужна.

* * *

И веду я себя на заклание, Воспевая иные края, Дорогая страна пребывания — Золотая Европа моя.

* * *

Жизнь — великий режиссер.

* * *

Да здравствует команда «Подъем!».

* * *

Структура человека двойственна. С одной стороны, биологически — он часть природы. Он подчиняется тем же законам, что и природа. В нем течет жидкость по законам течения жидкости. Он вырабатывает энергию. Он подчинен всеобщим законам, свойственным природе. С другой стороны, разум не является частью природы. Никого не греет мысль превратиться в травинку. Превращение в перегной, в почву — не является естественным продолжением разума. Эта очевиднейшая истина и лежит в основе двойственной структуры человека, в фундаменте его внутренней трагедии.

* * *

«Борис Федорович» — клей БФ, который пьют.

* * *

Что вы пьете чай? Надо пить воду. Вода турбины крутит. Я никогда не слыхала, чтобы от чая получалось электричество.

* * *

Татарин разбил машину, и в ней погиб начальник.

— Вот какое горе, начальник погиб!

— Райком другого начальника пришлет. А вот где я возьму новую облицовку?

* * *

В Седже 80 % коммунистов. Когда приехал Лупиков, было решено за встречу выпить. Лупиков достал бутылку. 42 человека выпили из горла, прикладываясь к бутылке. Беспартийных к бутылке не допускали.

* * *

Подъем к Джаушангосу. Пустыня. Снег. Вдруг — о радость — встречная машина. Останавливаемся.

— Как там дорога? А переправа?

— Да там одна переправа, а где проехать — Олег скажет.

— Какой Олег?

— Олег…

И поехали.

* * *

Село у перевала Кзыл-Арат. Лесовоз успел подать задом, и сель прошел перед ним. Сверху подъехал «ГАЗ-66». Покрутился, ехать боится. Наш шофер — Рабат — сказал: если б он не был офицером, он поехал бы. А то он бздун, как все офицеры, и ехать боится.

* * *

В Кара-Куле на заставе есть инструктор, который на бегу загоняет собаку.

* * *

Кавуненко спускал Кулинича. Всю ночь они сидели на отвесной стене, рядом лежал второпях завернутый труп, и доктор наук из Ленинграда всю ночь рассказывал про звезды.

Когда утром начали спускать Кулинича, который немного выше Кавуненко, на тросу, Кулинич от ветра и ударов о стену внезапно расстегнулся, руки его освободились, и он обнял Кавуненко. Володя, не ожидавший этого, испугался. Он стал кричать: «Давай быстро!»

Он кричал вниз. Вниз кричать было бесполезно: внизу никого не было, но он кричал.

У Кулинича была проломлена грудь огромным камнем, килограмм в 600, и карабин вошел в сердце.

* * *

На пике Энгельса есть два пояса — желтый и белый. Желтый оказался полевым шпатом. Он был мягок, как молодое дерево. Крючья в него входили легко, но едва их нагружали, как они с завидной легкостью начинали вынимать свои дырявые головки.

Кавуненко лез практически без страховки. Эти семьдесят метров теплых отвесных желтых скал, немного маслянистых на ощупь, были ужасны. Дальше шла такая белая порода, что смотреть на нее было невозможно. Она была тверда, как сталь, бела, как бумага. Кавуненко забил первый крюк — он звенел, он пел «как Шаляпин». Когда он пропустил в него карабин и через него страхующую веревку — ему стало на секунду дурно.

* * *

Лупиков: «Я ее как увидел, чуть не проглотил зубную щетку».

* * *

Видел следы барса. За восходителями — сверху — на расстоянии 100 м шесть часов шел барс.

— Красивая шкура?

— Если б шла шкура, было бы ничего. А то ведь шел живой.

* * *

Прошел камень. Одессит крикнул: «Атас, муныш!» Когда его спросили, он сказал: «Кто ж не знает, что муныш — это камень?»

* * *

Как ни странно, но пример отношения к природе показали… американцы, бывшие в альплагере «Узункол». Вернувшись с восхождения, они принесли с собой рюкзак пустых консервных банок. Консервы съели, а банки пустые не оставили на вершине.

* * *

— Куда вы едете отдыхать?

— В Среднюю Азию, в альпинистскую экспедицию.

— На фрукты?

— Можно сказать так.

— Как я вам завидую, Юрий Иосифович! Вы едете отдыхать на юг за казенный счет!

* * *

Пик Лиловый. Что за название?

* * *

Как это жестоко! Едва вылезши из палатки, где ты спал, сразу же, без всякого перерыва включить на полную мощь свой организм, начать максимальную борьбу за жизнь.

* * *

Альпинизм — это творчество. Художник подбирает краски. Альпинист — крючья. Но художник