Еще утром 4 ноября сотрудники газеты были потрясены, обнаружив на столе это роковое послание. О смерти Августа знал уже весь город, и все побывали в ратуше, где несколько часов лежало его тело, но открытку товарищи убитого художника увидели только пару часов спустя.

Ренк заплакал и с криком «Проклятье! Проклятье!» выбежал из комнаты.

Ни у кого не поднялась рука убрать ее со стола.

В полдень посетивший Хабермана Эрлер смертельно побледнел, увидев открытку на столе.

– У него всегда это получалось! – произнес вице-мэр дрогнувшим голосом. – Он как будто предсказывал будущее.

Ни этого холмика, ни покосившегося креста на самом деле на могиле художника не будет – будет траурная ваза из белого мрамора в аркаде Западного кладбища. Но разве это важно! Пеццеи, уходя из редакции навсегда, оставил им символ собственной смерти.

Именно так всем виделась смерть – сентиментально, бесприютно, одиноко.

Вот как порой в жизни бывает: эту иллюстрацию Пеццеи делал для книги, а оказалось – для себя.

* * *

Справа от рисунка Пеццеи с могильным холмом Хаберман поместил стихотворение, которое стало мгновенным проявлением души:

«Schlaf wohl, mein Freund, in Deines Grabes Wänden!» («Спокойно спи, мой друг, в стенах своей могилы»).[359]

На другой странице царили иные настроения.

Грозный поэт Артур фон Валльпах разразился патетическим стихотворным посланием «Wir sind Deutschlands Grenzsoldaten» («Мы солдаты Германских границ»)[360]:

Конечно, Карл Хаберман не мог пройти мимо этого пророчества, и на одиннадцатой странице появилось за подписью «Thor» большое эссе под названием «Notturno am Innsbrucker Friedhofe» («Ночь на инсбрукском кладбище»).

Эссе было напечатано на одиннадцатой странице «Scherer», а прямо напротив него, на десятой странице, был помещен портрет Адольфа Пихлера, нарисованный Августом Пеццеи после смерти инсбрукского мыслителя – в ноябре 1900 года, ровно четыре года назад.

Поэтому не столь уж удивительно, что в этом патетическом, романтическом и невероятно экзальтированном эссе об инсбрукском кладбище старик Пихлер на четвертую годовщину своей смерти поднимался из могилы, увидев на смертном ложе окруженного цветами и венками молодого художника.

Он обращался к нему со словами:

«Август Пеццеи! Помнишь ли ты еще, как четыре года назад ты рисовал меня? Тогда ты еще не знал, что за мной, зрелым мужчиной, стоящим у врат вечности, вскоре последуешь ты сам! Они убили тебя итальянским штыком. Без оглядки на твою молодость, на твои способности, которые всегда были самым лучшим ответом на их грубую военную силу. Мог ли ты, совсем еще молодой человек, ожидать, что все повторится заново и немецким студентам вновь придется стоять возле перевала Бреннер с черно-золотыми знаменами? Неужели немцам в Австрии суждено умирать молодыми? Мне было уже за восемьдесят, когда я незадолго до смерти сказал одному молодому немецкому писателю: “Мне осталось немного, я никогда не знал покоя, но вижу в этом глубокий смысл. Меня радует, что так много пришлось пережить. Столетие начинается с великих перемен. И новое поколение теперь уже знает, чего способен добиться народ, борющийся за свою свободу”».

Далее автор эссе, размышляя о смерти художника, пускался в метафизические рассуждения:

«Твой свет проникает сквозь стены кладбища в нашу жизнь. Как будто в серебристом сиянии далеких звезд мы слышим голос погибшего человека: “Ты говоришь, я умер за отечество – и это так прекрасно умереть за отечество; но отчего меня призвали так рано? Я мог бы еще так много сделать для отечества. Вокруг такое изобилие красок! Открытка с изображением могильного холма и словами: “Радуйтесь жизни!” не должна быть последней. Вы так мало знали меня. Мне хотелось еще учиться и творить. Хотелось путешествовать по сказочным странам моего воображения!..»[361]

На мысль о работе, к которой стремился Пеццеи, Хабермана навело изобилие рисунков, грудой наваленных на столе в кабинете художника.

Он и этот свой рисунок с кладбищем взял случайно: просто это было первое, что попалось ему под руку.

«Знак судьбы. Может быть, это было одним из тех предупреждений, которые судьба посылает нам, слепым и глухим».

Сочиняя статью об Августе Пеццеи, Карл Хаберман думал о себе – о собственной смерти. Он пытался представить себе, как он сам скоро окажется по ту сторону стены. Хватит ли у него сил проникнуть сквозь эту стену, чтобы сказать свое последнее слово?

Он думал о собственной смерти, а видел перед собой Августа Пеццеи, и вновь эмоциональные строки сами собой вырывались из-под пера. Издатель только сейчас осознал, что понял сущность творчества. Он сам не был творцом, поэтому никогда особенно не задумывался о том, что чувствует художник. Ему хотелось сказать Пеццеи о своем внезапном прозрении, но некому было сказать…

«Я видел твои картины. Возможность и результат удивительно слиты воедино. Я узнавал твою душу. Художник должен иметь возможность рисовать. Но этого мало. Истинный художник не над искусством и не рядом с ним, а внутри него. И сейчас ты уже в стране своего воображения, где реальное и желаемое едины, где действительность и красота идут рука об руку, а твои краски становятся еще ярче, ведь цвет твоей крови делает их пламенем – тем жертвенным пламенем, которое ведет к свободе».