Перед постаментом, на котором стоял гроб с телом, торжественным маршем прошли со знаменами и венками все студенческие общества – братства «Германия» и «Brixia», Альпийский клуб, орден «Паппенхаймер»… За ними шли, опустив непокрытые головы, все члены городского совета. Дальше следовали сотрудники «Der Scherer» во главе с Карлом Хаберманом.

На трибуне стояли бургомистр Вильгельм Грайль с каменным лицом, погруженный в свои мысли Артур Пеццеи и плачущий вице-мэр Эрлер.

Грайль произнес речь:

– Август! Дорогой наш Август Пеццеи! Мы все… все без исключения коренные жители немецкого города Инсбрука собрались сегодня здесь. Мы плачем и горюем на твоей могиле. Мы плачем о тебе. Удивительно красивая смерть во имя защиты чести немецкого народа! Ты всегда был жизнелюбивым, свободным немцем. В борьбе с развязанным «велшами» насилием ты отдал жизнь как истинный мученик – ради нас, немцев. И не только свою молодую, цветущую жизнь, но и свой талант, огромный художественный гений ты, не раздумывая, принес в жертву на алтарь немецкого народа! Мы будем с честью заботиться о твоей могиле! Для нас ты останешься одним из величайших немецких мужчин![341]

Его заместитель Шалк разразился гневными словами:

– Ты стал нашим героем-мучеником, и твоя смерть – ответ тем, кто считает, что волю нашей нации можно согнуть. Тироль останется немецким! Из твоей крови прорастет чудесный цветок германского единства, потому что немцы и должны быть едины в противостоянии любым попыткам поставить под сомнение немецкое господство. Ты соединил нас, немцев, и твоя кровь будет укреплять национальную солидарность в других битвах…[342]

Эдуард Эрлер снова зарыдал и отвернулся. Артур Пеццеи стоял рядом с ним, отрешенно глядя на заснеженные горные вершины, тонущие в седых облаках.

Процессия медленно двинулась по Анихштрассе, мимо ресторана «Австрия», к главному городскому кладбищу «Вестфридхоф». Две телеги были заполнены венками. Когда металлический гроб опускали в могилу, все флаги были спущены и прозвучал орудийный залп.

После этого в городе вновь начались митинги.

8 ноября в «Innsbrucker Nachrichten» появилось сообщение, в котором «безутешный брат Артур Пеццеи» благодарил «лично бургомистра Вильгельма Грайля за оказанную честь», «братство “Suevia” – за вахту, которую ее доблестные корнеты несли у тела покойного», «хор, исполнявший скорбные оратории», а также – «всех дам и барышень Инсбрука за прекрасные цветы и венки»[343].

* * *

Сразу же после похорон Эдуард Эрлер спешно уехал в Вену с докладом. Доклад был только поводом. Вице-мэр отправился искать виноватых.

Едва прибыв в столицу, имперский советник буквально ворвался в резиденцию министр-президента, а потом – в кабинет Кёрбера. У Эрлера было такое выражение лица, что присутствовавшие на приеме чиновники выразительно переглянулись, совершенно уверенные, что у советника не все в порядке с рассудком. Не обращая на них внимания, вице-мэр принялся обвинять самого Кёрбера и стоявшего рядом с ним министра образования Хартеля в том, что произошло.

– Ваше Превосходительство, вы уроженец Южного Тироля! Надеюсь, вы понимаете всю меру ответственности, вашей и министра образования, за то, что произошло?! Если бы вы с самого начала вмешались и предотвратили…

– Господин советник! – прервал его Кёрбер. – Такой тон в моем кабинете совершенно непозволителен, и я его не допущу!

И тут Эдуард Эрлер с ледяным спокойствием в голосе произнес совершенно невероятную фразу:

– А вы уверены, Ваше Превосходительство, что это все еще ваш кабинет?

Эрнст фон Кёрбер смертельно побледнел. Он был ошеломлен такой дерзостью[344].

Ровно через месяц министр-президент Кёрбер сложит с себя полномочия, и 31 декабря 1904 года его кабинет займет барон Гауч фон Франкентурм.

Против министр-президента в те дни сплотились все. В «Scherer» сразу же появилась сатирическая поэма «Fatti di Innsbruck»[345], начинавшаяся словами:

Помочь тонущим в хаосе событий правительству и державе, как всегда, призвали конструктивного господина Грабмайра. Как уже упоминалось, Грабмайр был известен своей любовью к публичным выступлениям, убедительные речи он считал чуть ли не панацеей от всех бед в терпящей крах монархии. В Тироле это хорошо знали, именно поэтому известие о совещании в Мерано и появлении там Грабмайра вызвало язвительные насмешки у германистов, а газеты приготовились к атаке.

Существует такой тип политиков, которые, ничего особенного не предпринимая, любят заседать, совещаться, произносить речи, испытывая при этом что-то вроде физического удовлетворения. Они призывают всех успокоиться, реалистично смотреть на происходящее и «не раскачивать лодку», хотя всем давно очевидно, что лодка уже утонула. Именно к такому типу венских депутатов принадлежал Грабмайр, ощущавший в этот раз еще одно, ни с чем несравнимое удовольствие: он оказался над схваткой, то есть внутренне считал себя судией. Судить следовало всех – правительство, парламент, немцев, итальянцев, Цислейтанию в целом и Тироль в частности. Запятнанными оказались все, кроме самого депутата. Грабмайр напоминал самому себе то ли школьного воспитателя, то ли Господа Бога. Написанная им речь была полна пламенного негодования, возмущения политической незрелостью чиновников и упоения возложенной на него задачей. Грабмайр был миссионером.

«В этой крайне напряженной ситуации, сложившейся в результате событий 4 ноября 1904 года в Инсбруке, я должен был уже 8 ноября произнести политическую речь. В тот раз мне удалось благополучно решить крайне сложную задачу, касающуюся обострившегося национального вопроса. Зрители были возбуждены и разгневаны итальянским проявлением насилия, и мне надлежало успокоить их и добиться взаимопонимания между немцами и итальянцами, не повредив при этом моей собственной политической линии»[346].