Маркус поднял ее на руки.

– В которую из комнат? – спросил он.

– В эту, – показала ему Кэт. Она не стала называть ту комнату комнатой Изабеллы. Изабелла не имела никакого отношения к тому, чем они собирались заняться.

Маркус отнес ее в спальню, поставил на ноги и развернул так, чтобы он мог расстегнуть ей платье.

– Черт бы побрал того, кто придумал эти мелкие пуговицы, – хрипло пробормотал он, с трудом орудуя непослушными пальцами. – Как вы его надевали?

– Мама помогла. – «Мама будет удивляться, как мне удалось снять его.

Нет, мама никогда не узнает. Этот дом – мой мир, куда посторонним нет доступа».

Теперь уже платье валялось на полу у ее ног, и ладони Маркуса скользили по обнаженным плечам Кэт.

– У вас кожа как шелк, – пробормотал он и наклонился, чтобы поцеловать ее шею.

От прикосновения его губ Кэт бросило в жар, и ноги стали ватными.

«Так нельзя. Я должна остановить его. Мы не венчаны. Но если бы мы обвенчались, призрак смерти крался бы за нами по пятам… А если я для него лишь очередная женщина? Это неважно. Я люблю его. А если у меня будет ребенок? Ребенок от Маркуса будет желанным для меня. Я не уподоблюсь Изабелле».

Маркус освободил Кэт от корсета, и все ее тревоги и сомнения исчезли. Во всем мире их теперь было только двое: она и Маркус. Кэт повернулась к нему лицом и закинула руки ему за шею.

Он не должен здесь находиться. Не должен этого делать. Кэтрин такая милая, чистая, чудная, и она не понимает, чем рискует. Откуда ей знать? Кэтрин же девственница.

«Я беру то, что только муж имеет право брать. Но она не хочет выходить замуж.

Я должен жениться на ней. Кэтрин должна надеть мое кольцо на палец, прежде чем я уложу ее в постель».

Но если он наденет ей кольцо на палец, то ему не дожить до того дня, как родится их сын. Ребенка не будет. Он успеет выйти из нее до того, как извергнет семя. И этот раз будет первым и последним. Единственным. Одного раза должно быть достаточно, чтобы излечить его от страсти к Кэтрин. Возможно, эта ночь совершит чудо и притупит жгучую боль проклятия. А потом он вернется в Лондон и будет жить дальше. Впереди у него достаточно времени. А женится он тогда, когда тянуть с продолжением рода уже не сможет.

Маркус закрыл ей рот поцелуем и стал снимать с нее сорочку. Он понимал, что спешить нельзя. Он у Кэтрин первый мужчина. Но трудно сдерживать себя, когда чувствуешь себя как мальчишка, в первый раз обнимающий женщину. Как пьяный от страсти юнец.

«Держись. Ты должен думать о ней. Ты взрослый опытный мужчина и можешь сделать этот раз незабываемым. Для нее. И для себя».

Маркус не торопился снять с Кэтрин последние покровы. Он наслаждался ее кожей, шелковистой, нежной.

Маркусу пришлось прервать поцелуй, чтобы снять с нее рубашку. Кэтрин стояла перед ним в одних чулках и туфлях, и волосы ее все еще были забраны наверх. Перехватив его взгляд, она покраснела и попыталась прикрыть тело руками, но Маркус не дал ей этого сделать. Он бережно взял Кэтрин за плечи и повернул так, чтобы свет из окна падал на нее. Золотистые лучи скользили по изгибам ее тела.

– Позвольте мне полюбоваться вами, – промолвил он.

– Мы должны задернуть шторы, – дрожащим от смущения голосом сказала Кэт. Румянец покрывал не только лицо, шею и грудь, она вся пылала.

– Нет, я хочу видеть каждую ложбинку, каждую впадинку вашего прекрасного тела.

Кэтрин смущенно отвернулась, и Маркус нежно, но властно, развернул ее к свету.

– Не прячься, – сказал он и коснувшись ее груди.

– Значит, мне прятаться нельзя, а вам можно? Почему бы вам тогда не снять с себя одежду? – с напускной бравадой спросила Кэт.

– Скоро наступит и мой черед. – Эта игра имеет множество вариаций, но на сей раз – тот единственный раз, что будет у них, он не станет с ней играть. У них с Кэтрин был по меньшей мере один час до того, как их отсутствие вызовет вопросы. Маркус хотел насладиться сполна каждой минутой этого часа. – Чуть позднее.

– Сейчас.

– Боюсь, что, сняв одежду, я долго не продержусь. Давайте немного подождем, Кэтрин. Прошу вас. Еще чуть-чуть.

Она посмотрела на него с недоверием:

– Сюртук-то вы можете снять.

– Так и быть. Его я снять могу. – И действительно, без сюртука будет легче дышать.

Маркус снял сюртук.

– И жилет.

С жилетом тоже заминок не было.

– И шейный платок.

Еще никогда он так быстро не развязывал узлы.

– А рубашку? – с запинкой спросила Кэтрин. Она смотрела на Маркуса с опаской, словно, сняв рубашку, он мог из джентльмена превратиться в дикого зверя.

– Помогите мне ее снять.

Кэтрин боязливо шагнула к нему, но, поскольку он не набросился на нее – для того чтобы не распускать руки, ему пришлось прижать их к бокам и стиснуть в кулаки – она, похоже, почувствовала себя более уверенно. Кэтрин сосредоточенно взялась за дело. Случайные прикосновения ее пальцев, прикушенная от старания нижняя губа, лимонный аромат, исходящий от ее волос и тела – все это одновременно возбуждало Маркуса и умиляло.

Она была совсем другой, не такой, как те женщины, с которыми он привык иметь дело в столице. Но ведь и Лавсбридж совсем не похож на Лондон.

Маркус вдруг поймал себя на крамольной мысли: он бы с радостью жил здесь, в провинции, с женой. Жил бы так же просто и незатейливо, как заживет сестра Кэтрин с Данли, как живут другие. Но и такое простенькое счастье было ему заказано. И за это он должен благодарить своего слабовольного предка и Изабеллу Дорринг.

Ах, да, ведь он собирался показать Кэтрин дневник герцога и расспросить ее о подробностях визита к ней матери…

Но это все подождет.

Возможно, удобный случай еще представится.

Кэтрин справилась с застежкой и теперь пыталась вытащить рубашку из панталон. Она издала возглас то ли удивления, то ли восхищения, проведя по уходящей под пояс панталон полоске кожи, покрытой курчавым волосом.

– Ваше тело такое твердое и одновременно мягкое.

Маркус пробормотал что-то в ответ.

Кэтрин пока не обнаружила ту его часть, что была самой твердой, но она, эта часть, уже давно и настойчиво испытывала на прочность ткань панталон и жаждала выбраться на свободу.

Маркус стащил рубашку через голову.

Кэтрин увлеченно водила ладонями по буграм мышц на его плечах, а потом вдруг крепко обняла Маркуса, прижавшись щекой к груди.

– Я слышу, как бьется ваше сердце, – произнесла она с таким видом, будто только что стала свидетельницей чуда.

Маркус тоже слышал стук собственного сердца – глухое уханье, перекрывавшее даже гул в ушах. Он еще никогда так сильно никого не хотел.