а того «правого» фланга наступления на Москву, по определению атамана Краснова.

Мы прошли по коридору в указанное нам помещение, наполненное офицерами разных частей и ящиками с оружием и консервами. Какая-то дама в костюме сестры милосердия разносила горячий кофе. «Не нравится мне все это! – сказал мне наш поручик технической службы Васильев. – Я пойду домой!» – «Идите, – ответил ему я, – а если я останусь в живых, то приду к вам ночевать (с переселением в казармы Шиндлера я отказался от своей комнаты у г. Гиммельфарба по экономическим соображениям). Васильев исчез. «Севский полк» очень быстро вернулся обратно, доложил, что пробиться к станции Полтава-Киевская невозможно, и принялся за кофе и консервы.

Комната наша была угловой. Ее длинный фасад с несколькими окнами выходил на Кадетскую площадь, с парком посередине, более короткий – во двор, где стояли верховые лошади государственной стражи, чины которой занимали нижние этажи здания. На дворе же стоял и парный экипаж начальника стражи с его чемоданами, которые он почему-то взял с собой. Некоторое время было тихо.

Немного погодя мы увидели стрелковую цепь противника, медленно приближавшуюся через парк. Ее левое крыло проникло в наш двор и овладело лошадьми и экипажем, а центр подошел к подъезду. Наш пулеметчик, не получая никаких приказаний от начальства, счел, очевидно, момент подходящим для открытия огня: пулемет загромыхал, но сейчас же и замолчал. Летчик был убит, а его коллега ранен и упал на пол в подъезде. Одновременно и вся цепь противника открыла огонь по окнам здания, посыпались стекла, и мы отскочили в глубь комнаты.

Устранив препятствие у входа, противник пытался войти внутрь, но на верхней площадке лестницы случайно находились три офицера, поручик Терещенко (нашего полка), капитан Сулима и третий офицер, мне незнакомый. Они открыли огонь, и дальше входных дверей противник проникнуть не мог. При этом незнакомый мне офицер был ранен и упал на верхних ступеньках лестницы.

Терещенко, стреляя вниз, кричал в нашу сторону (обе двери по концам коридора были открыты): «На помощь!» – и, видя, что никто не двигается с места, добавлял: «Нас переколют!» Последнее казалось более чем вероятным, но все-таки было желательным услышать мнение начальства! Ведь большинство из нас были кадровыми офицерами, привыкшими к дисциплине. А в комнате влево от коридора сидело пять генералов с чинами своих штабов: Слюсаренко, Генбачев[135] (начальник штаба корпуса), Зелинский[136] (инспектор артиллерии корпуса), Стааль[137] и Пащенко[138] (командир нашей бригады, один из трех братьев, известных в старой армии артиллеристов), но оттуда не доносилось ни звука!

Однако я был одинакового мнения с Терещенко насчет того, что нас переколют. Такой конец казался мне наиболее гнусным, а потому я взял свою винтовку и пошел на лестницу; за мной – инженерный поручик и еще один офицер. Лишь только мы вступили в коридор, дверь налево отворилась и в нее вышел генерал Стааль, загородив нам дорогу. Повернувшись к площадке лестницы, он крикнул срывающимся голосом: «Приказываю не стрелять!» Если бы такой приказ был отдан пятью минутами раньше, все было бы в порядке: нас бы разоружили и распустили по домам, как это случилось утром в Красных казармах. Но теперь, когда пролилась кровь, приказ казался совершенно неуместным! «Поздно, господин генерал! – ответил ему Терещенко и после паузы добавил: – Я принимаю командование!» Генерал сказал на это: «Ах так!» – и ушел туда, откуда вышел.

Теперь все было ясно, и мы трое вышли на площадку лестницы. Прежде всего мы отнесли раненого офицера в комнату направо, положили его на одну из стоявших там постелей и сдали на попечение сестры милосердия. Потом, вернувшись на площадку, мы заняли позицию. Вдоль перил площадки остались:

Терещенко – у стены, Сулима, с наганом, – посередине и незнакомый мне офицер – влево. Больше места там не было, и я стал на ступеньках лестницы, стараясь не наступать на лужу крови своего предшественника. Инженерный поручик – на ступеньках же, ниже меня.

Противник не терял надежды сбить нас, но, как только он показывался внизу, мы видели его раньше, чем он нас. Сулима сейчас же стрелял из своего нагана, противник отвечал беспорядочным огнем из винтовок. Пули попадали в стены, в потолок, на нас сыпалась штукатурка. Треск и грохот был отчаянный! Мы убедились, что позиция наша превосходна… до тех пор, пока противник не ввел в дело более тяжелого оружия. Наибольшую неприятность доставлял нам сквозняк, но мы заперли двери по обе стороны площадки, и это сильно улучшило положение.

Тут Терещенко вспомнил, что наша лестница не является единственным входом в здание, и пошел организовывать оборону и там. Вернулся он с пулеметом Льюиса, а потом притащил и ящик ручных гранат, стоявший в коридоре. Сейчас же обнаружилось наше полное незнакомство с этими видами оружия! После тщетных попыток приладить пулемет к перилам площадки мы отставили его в сторону. Ручные гранаты казались более подходящими к обстановке. Мы открыли ящик, надеясь найти в нем хотя бы краткое «наставление к употреблению». Увы, никакого наставления там не оказалось. Попробовали решить загадку сами. Гранаты были круглой формы, черного цвета, с маленькой дырочкой на поверхности. К внутренней стенке ящика была прикреплена коробочка с таинственными предметами вроде желтых шнурочков, перетянутых по концам металлическими обоймами, диаметром отвечающими упомянутым дырочкам. У нас не могло быть сомнения в том, что это взрыватели! Но что надо было сделать, чтобы граната взорвалась, и притом – там, внизу, а не у нас на площадке? И каким концом вставить взрыватель внутрь – вот был вопрос!

Для первого опыта мы бросили гранату вниз без взрывателя. Никакого результата не последовало! Вставили его одним концом, потом другим, и тоже безрезультатно! Ящик был отодвинут к стене.

Стрельба на лестнице продолжалась с полчаса, пока противник понял, наконец, тщету своих усилий. Настало затишье. На площадку вышла сестра милосердия с двумя офицерами, один из которых был, как говорили, ее мужем. Она пошла по лестнице вниз, размахивая белым платком, а ее спутники кричали: «Не стрелять! Сестра милосердия идет!» Никто не стрелял. Все трое сошли вниз, подняли лежавшего там раненого офицера и понесли его наверх, а за ними показалось неожиданное шествие: германские жандармы в шинелях без погон, с пистолетами на поясах в кобурах и с руками в карманах. Они закупорили всю лестницу снизу доверху, и продолжение боя стало невозможным.

С ними пришел и неприятельский хорунжий. «Господа, мы дали слово, что вы его не тронете», – сказали, обращаясь к нам, спутники сестры милосердия. Мы охотно выразили свое