согласие: хорунжий явился, конечно, в качестве парламентера, и это можно было только приветствовать, пока у противника нет артиллерии!

Передняя пара немцев остановилась возле меня, и ближайший ко мне немец задал мне вопрос: «Это все – монархисты?» Я объяснил ему, что нашим главой является гетман. «О да, гетман! – сказал немец и добавил: – Мы защитим вас (вир верден ойх щютцен). Слышать это было, конечно, приятно, но верилось с трудом. Немцы копировали нашу революцию: сняли погоны, завели комитеты, ограничившие права начальников, и пр. С какой стати они защищали бы чужих офицеров? Причиной их появления на сцене было, вероятно, то, что германское управление гарнизона в Дворянском клубе было нашим ближайшим соседом (через Александровскую улицу) и там безусловно желали прекратить стрельбу в такой непосредственной близости к их штаб-квартире. А запорожцы воспользовались случаем и выслали парламентера.

Терещенко, в качестве нашего «главнокомандующего», сделал шаг к хорунжему, но кто-то напомнил ему вслух, что у нас есть генералы: пусть они и расхлебывают кашу, которую заварили. Кто-то пошел за ними. На приглашение отозвался генерал Стааль, но, выйдя на площадку, он сразу оказался лицом к лицу с Терещенко и сказал недовольным голосом: «Не понимаю, зачем вы послали за мной! Ведь вы же тут распоряжаетесь, так и ведите переговоры!» – и с этими словами ушел обратно к себе.

Таким образом Терещенко был еще раз утвержден в звании «главнокомандующего», и, пожалуй, это было тоже хорошо, так как Терещенко говорил по-украински, чего нельзя было ожидать от Стааля, и тем мог создать более благоприятную обстановку.

Переговоры начались с того, что обе стороны «обложили» наше начальство, начиная с ясновельможного пана гетмана. Основания для этого были, понятно, противоположные, но о них не говорилось. «Для чего ж мы подрались?» – восклицал хорунжий. Вообще он казался симпатичным молодым человеком, отнюдь не людоедом, хотя и требовал безусловной сдачи. Окружившие его наши офицеры делали разные фантастические предложения, вплоть до «свободного пропуска на Дон с оружием в руках», которые хорунжим неизменно отвергались.

Я слушал одним ухом, так как стоявший близ меня немец начал расспрашивать меня о старой русской армии. Одним из первых его вопросов, заданных мне, был вопрос о том, сколько было в нашей армии фельдмаршалов? Тут я сделал колоссальную ошибку, представив ему короля Николая Черногорского как «кенига фон Шварценберг», сам почувствовав в этом что-то неладное. Но что делать? В прошедшие годы я упустил случай узнать, что Черногория по-немецки называется «Монтенегро». Кто мог бы это предполагать? Немец не понял и перешел к следующим вопросам на тему о табели о рангах, орденах и пр. Мне стало скучно, и я ушел от немца в помещение, где мы начали свою карьеру в здании губернского правления.

Там тоже не обошлось без потерь: наш бригадный казначей военный чиновник Кузьменко попытался стрелять из пулемета, но едва поставил его на подоконник, как был убит наповал! Командира своего я нашел невредимым, лежащим на полу и предающимся самым мрачным мыслям. Увидев меня, он сказал: «Вам хорошо, у вас нет детей! Расстреляют – не важно!» Я возмутился и ответил ему: «Федор Николаевич, вы женаты уже так давно, что это вам, может быть, надоело, а я только 52 дня! Если и ставить кого-нибудь к стенке, так только вас!» – и отошел от него.

Затем, считая, что все формальности стали уже анахронизмом, я прошел в генеральскую комнату посмотреть, чем занято наше начальство. Генералы с чинами штабов сидели за большим столом и говорили об «испанке». Одни были того мнения, что «испанка» – та же инфлуэнца и что только погоня за сенсацией сделала из нее какую-то «испанку», тогда как другие доказывали, что это разные болезни, и разбирали подробно, чем эти болезни отличаются одна от другой. Меня это не интересовало, и я вышел в коридор.

Телефон в коридоре действовал. Офицеры, имевшие телефон дома, в том числе и мой командир, подходили к нему и разговаривали со своими домашними. Время от времени к телефону подходили и чины «высших штабов». Их интересовало заседание немецкого «совдепа», которое должно было определить нашу судьбу: берут ли они нас под свою охрану или нет.

Стало известным, что в Красных казармах заседает вновь образовавшийся «военно-революционный комитет» под председательством некоей мадам Ропсман, конечно не украинки. Это уже сильно пахло большевизмом! До поры до времени пути этой «прекрасной дамы» и полковника Болбочана совпадали, но затем должны были разойтись. В какую сторону?.. В общем, все сведения не располагали к оптимизму. Уже поздно вечером стало известно окончательное решение немецкого «совдепа» взять под свое покровительство генерала Слюсаренко, а остальных предоставить их участи!

Генерал покинул здание, вероятно, каким-нибудь боковым выходом, так как я этого не видел. Предполагаю, что некоторое количество прочих воспользовались этим случаем «примазаться» и тоже исчезли. Жандармы ушли с лестницы, а запорожский хорунжий то уходил вниз, то возвращался и убеждал нас сдаться без всяких условий. Иного выхода и не было: не начинать же все сначала. Хорунжий был теперь хозяином положения и, сознавая это, в веселом настроении.

Итак, мы сдались! На это хорунжий сказал: «Ваше счастье: только что получена телеграмма полковника Болбочана, я прочитаю ее вам, – и прочел следующее: – «Офицеров, сдавшихся добровольно или не добровольно, не оказавших сопротивления или оказавших вооруженное сопротивление, обезоружить и распустить по домам, обязав подпиской о невыезде из Полтавы впредь до дальнейших распоряжений» (передаю смысл телеграммы). – Прочитав телеграмму и видя удовольствие на наших лицах, он улыбнулся и сказал: – Пусть каждый из вас напишет себе пропуск, я подпишу, сдайте оружие и идите домой. Завтра на улицах лучше не показывайтесь, а пошлите «жинку чи дитину» узнать, нет ли каких объявлений, вас касающихся».

Мы сдали оружие, написали себе пропуска на бумажках, какие нашлись. Хорунжий подписывал. «А печать?» – спросил кто-то. «Какая может быть печать в бою! – ответил хорунжий. – Нет у меня никакой печати!» Итак, мы вышли без печатей. Подполковник Свешников шел к себе домой, а я – к нашему технику, то есть в ту же виллу. Было уже около 11 часов вечера, мороз был трескучий, снег скрипел под ногами. Площадь была пуста, но на каждом перекрестке улиц стояли группы запорожцев, по три человека в каждой, танцевавших, стараясь согреться. Первые две группы видели, откуда мы вышли, третью мы убедили, что пропуска не фальшивые, но на углу Екатерининской улицы этого сделать не удалось. Нам ответили: «Да, возможно, что это и так, но печати нет!» Мы были арестованы и приведены в штаб собственного нашего же полка.

Когда нас ввели,