Я раздраженно хлопнул себя по лбу:

— Почему снова речь обо мне? Я думал, мы говорим о твоей болезни.

— Моя болезнь — это ты.

— Я — твоя болезнь? Ну да, для тебя это очень удобно. И для Джеффри тоже. Следует ли из этого, что ты — моя болезнь?

— Как может моя болезнь не быть твоей болезнью, если я заразилась ею от тебя?

Тот шлепок по лбу как будто выключил мой мозг, и мне стоило большого труда сосредоточиться.

— Значит, это моя болезнь заставила тебя спать с Джеффри? — Кто сказал, что я спала с Джеффри?

— Ну ладно, допустим, не спала, а просто сделала ему один из твоих фирменных отсосов.

— Это он так сказал?

— Нет.

— А что он сказал?

— Он промолчал. Но очень многозначительно промолчал.

— Настолько многозначительно, что ты углядел в этом молчании отсос? Он что, надувал щеки и чмокал?

— Детали не суть важны, Ви.

— Тогда к чему весь этот разговор?

— Черт побери, но ведь он мой брат!

— Ага, вспомнил о семейных ценностях? До сих пор тебя эти вещи ничуть не трогали. Ты же не простой человек, помни об этом. Ты романист, воспаряющий духом. Уилмслоуский Ниспровергатель Моральных Основ.

— Вопрос не в том, что меня трогает или не трогает. Хотелось бы знать, как к этим вещам относишься ты?

— Я? В этой иерархии я лишь на третьем месте. Есть ты, и тебе наплевать на родственников. Есть Джеффри, которому всегда было плевать на всех. Слова «родная кровь — не вода» к вашей семье не относятся. И есть я, не состоящая с вами в кровном родстве.

— Но ты жена, Ви. Жена!

— Ах да — жена. А как насчет мужа, Гвидо, мужа?

— В смысле?

Во время этой беседы мы продолжали держаться за руки, и только теперь она отпустила мою.

— В любом смысле, Гвидо, какой тебе вздумается.

Расплывчатые ответы на мои, надо признаться, также расплывчатые вопросы. Я вроде бы уже обвинил ее в том, что она спала с моим братом, но затем пошел на попятный. Это было ошибкой. Когда речь идет о предполагаемой неверности, надо спрашивать четко и напрямик, без экивоков. Было или не было? Где было? Когда было? Как часто? Насколько тебе с ним нравилось? Когда планируешь сделать это в следующий раз? Если сразу не надавить на человека, заподозренного тобой в измене, он сорвется с крючка и ускользнет. И сколько ни ругайся потом, все будет напрасно — однозначных ответов ты уже не получишь.

Ты ожидаешь, что обвиняемая будет изворачиваться и лгать? Это естественно. Но почему обвиняющий должен ей в этом способствовать? Да потому, что прямолинейность была не в моем характере и не в характере моей профессии. Напрямую спросить свою жену, где, когда и как часто, представлялось мне недопустимым. Одно дело — высказать подозрения, другое — требовать объяснений. Как-никак я был писателем: мне нужны были не объяснения, а неопределенность, недосказанность — и пусть история закручивается все дальше и дальше. Вот почему я не читаю классические детективы, где в финале все раскладывается по полочкам. Мне не хочется знать, «кто это сделал». Если тайна может быть раскрыта — это уже не то, что я подразумеваю под словом «тайна».

Следовательно, Джеффри с Ванессой, Джеффри с Поппи, Джеффри с ними обеими…

Ох! Или скорее: Ох?

Вопросительный знак у меня вечно берет верх над восклицательным.

Словами «в любом смысле, какой тебе вздумается» могла ли Ванесса намекать на то, что ей известно мое отношение к Поппи, а Джеффри, таким образом, являлся ее ответом мне, оком за око?

Но если она — по крайней мере, внешне — придавала столь малое значение этой связи, следует ли понимать, что и моя связь с Поппи для нее малосущественна?

А может, все это представление было разыграно лишь для того, чтобы сбить меня с настоящего следа, каковым была связь Джеффри и Поппи? Но если так, то почему? Кого и что защищала или щадила в этой ситуации Ванесса? Репутацию своей матери? Мои чувства?

На мгновение мою бедную голову посетила совсем уж невероятная мысль: Ви любит меня, Ви знает обо мне и Поппи, Ви понимает, что я литератор с тонкой душевной организацией — но к тому же я еще мужчина, — и Ви не хочет причинять страдания этому мужчине.

Теперь понимаете, какие преимущества таит в себе недосказанность? Видите, какое обширное пространство для домыслов и предположений дает нам неопределенность?

Должно быть, я опять начал «сочинять губами», судя по реплике Ванессы:

— Уже планируешь книгу об этом, не так ли?

— Нет, — соврал я. — А почему бы тебе самой не написать об этом, раз уж ты в курсе всех подробностей?

— А с чего ты взял, будто я об этом не пишу?

Я уставился на нее в недоумении. А она откинула назад голову и расхохоталась, как храмовая проститутка, широко разевая рот и показывая мне свое горло. Это на меня всегда действовало безотказно. Проделывай она такой фокус почаще, я бы поменьше думал о ее матери.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты спросил, почему я не пишу об этом, а я ответила, с чего ты взял, будто я не пишу, и не важно, что подразумевается под «этим».

— Полагаю, ты должна знать, что подразумевается, если ты об «этом» пишешь.

— В одной вещи ты можешь быть уверен, Гвидо: мое «это» не совпадает с твоим.

Подобные стычки случались уже тысячу раз. Я пишу, я не пишу. Я начал книгу, я не начал книгу. Я пишу об этом, я пишу о том, и не твоего ума дело, о чем именно я пишу… В чем же было отличие теперь? Я не мог понять в чем, но я чувствовал это отличие. Однажды меня спросили, почему я не пишу о преступлениях, притом что книги о преступлениях всегда востребованы. Потому, ответил я, что меня не интересуют преступления, меня интересуют наказания. Итак, не этого ли наказания я ожидал и, можно сказать, заслуживал — Ванессы, поймавшей попутный ветер, Ванессы успешной и победоносной? — Никак ведешь дневничок? — спросил я.

Прозвучало с вызовом, даже оскорбительно. Но это была бравада утопающего, который знает, что его ждет наказание. А то и напрашивается на наказание, ибо всякий принципиальный человек в глубине души мазохист.

— Можешь считать и так.

Меня встревожило то, что она в ответ не назвала меня «высокомерным говнюком». Ее терпеливость и благодушие были для меня плохим знаком.

— Ну так скажи мне, как писатель писателю, что ты сейчас пишешь?

Она посмотрела мне прямо в глаза, и в ее взгляде я увидел дикий блеск звезд, падавших с неба над Манки-Миа.

— Как насчет клина клином, Гвидо?

В нашем доме эта фраза могла означать только одно.

— Роман? Ты пишешь непристойный роман о моей семье?