на постели и думал. Думал обо всем и сразу, как обычно бывает, когда сидишь в тюрьме. Почесав бороду, боец открыл шкафчик, который стоял, кажется, у каждого заключенного в камере. В нем была куча всякого ненужного хлама. Взяв толстую тетрадь с коричневой обложкой, Хорнет достал и черную ручку, самый острый предмет, который мог у него находиться. Некоторое время он посидел, слушая тишину. Не смотря на свой сварливый и немного тяжелый характер, боец любил тишь и максимально ей наслаждался. Он считал, что любой нормальный человек делал тоже самое.

А потом открыл тетрадь и начал писать. Ручка оказалась с черными чернилами.

А. Л. Бродяжников. Записи и воспоминания

С минуту разведчик посмотрел на написанную жирным шрифтом строчку, а затем продолжил:

03.03.1999. Тюрьма "Желтые камни", ЕМГ

Честно говоря, даже не знаю, с чего начать. Никогда не писал дневники. Всегда считал это чем-то глупым и всегда забрасывал — надолго никогда не хватало. Нет оснований полагать, что и сейчас не заброшу. Но, наверное, лучше написать что-то, чем ничего. Попробовать, чем не попробовать. Боже, как же пафосно прозвучало… Ну, ладно. Пусть.

Стоит начать с того, что меня зовут Хорнет. Это прозвище, данное мне в армии, когда я впервые в нее попал. С прозвищами работает такая штука, что иногда оно перерастает в имя. Со мной, думаю, именно так и получилось.

А в армии, возвращаясь к теме, я оказался впервые в конце девяносто седьмого. Сейчас мне двадцать один — оказавшись впервые среди военных взводов, военком моей губернии, Ставропольской, то есть, потому что оттуда я родом, определил меня, как и большую часть пришедших, в простых пехотинцев. Здоровье у меня было крепкое, сам я был ловким и быстрым — и, в принципе, сейчас такой же, хоть и стал гораздо слабее. Некоторое время наши отряды патрулировали границы НРГ. Несмотря на то, что большая часть стран выступила против противников, ни одно государство не может быть полностью идеализированным и единым. Всегда будет кто-то против общего порядка. Всегда будет белая ворона, будет кто-то другой. Иногда, думаю, это хорошо. Иногда — плохо. И в нашем случае это было плохо.

В каждой стране, если только эта страна не прям маленькая, есть нацисты. Или не нацисты, но те, кому вечно все не нравится. На границах НРГ такие нашлись. Такие нашлись, честно говоря, и у нас. Южные границы страны постоянно подвергались нападениям различных диверсионных групп. Анархисты, коммунисты, просто разбойники, все кто хочешь наводили ужас на поселения, иногда сжигая целые деревни до тла. Ими и я занимался вместе с ребятами. Занимался до тех пор, пока руководство не сообщило, что война двигается к более страшной фазе, а у Северного Трио есть оружие, способное нанести нашей стране такой ущерб, от которого она уже не оправится. Так среди наших рядов начали набирать парней, готовых отправиться прямо к врагу в лапы — командование решило вести бои до последнего. Таким образом на территории Трио высадилась целая армия НРГ — войско в несколько тысяч человек штурмовали берег Норвегии осенью девяносто восьмого. Среди них оказался и я. Многие очутились там не по своей воле: многие, конечно, хотели чем-то помочь стране, но не все хотели при этом ее покидать. Хотелось быть со своими близкими поближе. И это можно было понять, потому что никого дороже близких быть не может. Но это, наверное, логично.

Однако, уходя немного в сторону от повествования — рука, кстати, уже немного устала писать. И да, почему бы мне об этом не написать? В конце концов, это не мемуары для печати, а дневник. Короче, да. Уходя немного в сторону, хочу сказать еще пару слов обо мне. Я был с радостью готов отправиться в Норвегию. Почему? Причина была проста. У меня никого не было. Родители разбились в автокатастрофе, когда мне было девять. Так я стал жить у бабушки с дедушкой с материнской стороны. Родители папы умерли задолго до моего рождения. Во время учебы в школе у меня появилась девчонка, Мила. "Что, Мила?" — спросите, наверно, вы. А я отвечу — да, Мила, и она, кстати, была очень милой. Честно говоря, за исключением моих братьев по оружию, сидящих со мной в этой тюрьме, она — лучшее, что со мной случалось. Скажу больше: я очень ее любил. Вы, конечно, тут же мне ответите, что никакой любви в школе быть не может, и вообще — надо пожить вместе сначала года два, а потом уже станет ясно, любишь ты или не любишь. Конечно, часть правды в этом есть. Но видите ли, какое дело, любовь — штука такая, неизведанная. Я очень любил Милу. Влюбленность или жажда тела — это совсем другое, это отличимо от любви. А я ее любил. И она любила меня. И мы оба это знали. Хотели съехаться, когда нам стукнет по восемнадцать. Стоит также сказать, что не удалось. В последний год учебы, а мы учились с ней в параллельных классах, на юге начал орудовать маньяк-педофил, которому в дальнейшем дали прозвище — будь он проклят — Стиратель. Вам, конечно, не сложно догадаться, что было дальше. Вам не сложно, а у меня сердце сжимается. Пишу в этот чертов блокнот, переживший самое разное дерьмо на свете, а сердце до сих пор сжимается.

Он изнасиловал Милу и убил. Так я умер второй раз в жизни. Первый раз был тогда, когда умерли родители. Теперь же я умер снова, но теперь будучи в осознанном возрасте. Так началась моя первая депрессия во взрослой жизни. Со временем, конечно, стало легче. Но правда в том, что некоторые вещи будут с нами до конца, пускай, возможно, они и перестанут приносить нам боль. Этот же эпизод всегда будет меня колоть. Я знаю это. Знаю, потому что по-другому быть не может.

Стиратель скрылся. Абсолютно никаких следов и зацепок не обнаружилось. По-началу я хотел найти его, но, думаю, вы и сами понимаете, как глупо и опрометчиво это было бы. Семнадцатилетний парень ищет убийцу-педофила, способного, наверное, разобрать его на мелкие кусочки. Так или иначе, искать его я не стал, хотя сейчас с радостью бы попытался. Бабушка и дедушка отговорили и помогли оправиться. А насчет него — как мне известно, ублюдка так и не нашли. Но я уверен, что рано или поздно он заплатит за свои преступления.

Так я и попал в армию. От этого бабуля с дедулей отговорить меня уже не смогли. Да и было