над городом в новом, совершенно отличном строе, похожим на косую букву П или, что было точнее, на π.

Туча сбросила воду и теперь сбрасывала электричество. Молнии насытили атмосферу, воздух сиял и был видимым, он словно вспыхивал с каждым раскатом грома, отчего в небе, пропитанном влагой, возникло объемное отражение города.

Все-таки слова предназначены больше для плоскости, я же видел объем. Иначе. Это было больше, чем объем – то ли из-за молний, то ли из-за воды, в нем присутствовало еще нечто. Наверное, если бы я был поэт, я смог бы рассказать про это. Искажение пространства. Или, напротив, проявление его истинной сути, прекрасное настолько, что описать это я был не в состоянии. Но был в состоянии понять.

Форма.

Первым желанием было связаться с Сойером, однако, честно говоря, я испугался, что Сойер может заподозрить меня в определенной подтасовке. Подумает, что я использую его во многом наивную веру в то, что ключ к преодолению космоса и мира есть красота. Красоту может воспринимать лишь человек, и его восприятие красоты есть самое неприродное из присущих ему качеств; сопричастность с красотой абсолютно бесцельна для вида, а значит, именно в этом высшая сверхбиологическая цель человечества – максимальное познание красоты. А для этого нужны крылья, ведь человеку нужна вся красота вселенной, до капли.

История человечества есть история обретения крыльев. Сойер полагал, что идея крыла, полета, конкисты прочно вшита в ткань бытия, а художники, те, кто воспринимают красоту острее прочих, невольно отражают эту идею в своих творениях. Собственно, весь короткий путь синхронной физики – от первого озарения до многочисленных опытов Сойера – был этому подтверждением.

Увиденное не давало мне покоя, в оставшийся вечер я думал только об этом. Разумеется, я слышал истории о подобном и понимал – то, что я наблюдал, было лишь одной из разновидностей необычайно сложной фата-морганы…

Я с трудом дождался следующего утра и снова поспешил к морю.

Гроза оставила в городе следы. Кое-где дождь размыл брусчатку, сточные канавы были забиты, вода затопила нижние этажи, и хозяева выкидывали на улицу испорченную мебель. Я спустился ближе к океану и с удивлением обнаружил, что здесь улицы завалены не только сорванной листвой и сбитыми ветками, но и многочисленными зелеными перьями. За месяц, который я прожил в городе, я не видел ни одной зеленой птицы, теперь оказалось, что в городе их были тысячи.

Перья.

В некоторых местах лежали и сами птицы, скорее всего, погибшие от разрыва сердца при вспышках молнии. Я решил, что это попугаи, хотя никогда их здесь не видел, или козодои, однако местный житель, собиравший птиц в грузовик, сказал, что это совы. Редкая разновидность, обитающая в основном в Амазонии, но облюбовавшая несколько прибрежных поселений. Впрочем, я не уверен, что совы, наверное, все же попугаи.

Набережная была завалена мусором, кафе не работали, да и аппетита я не испытывал. Я бродил по улочкам, пытаясь различить в них то, что я наблюдал вчера. Пытался думать о задаче, но вместо этого размышлял преимущественно о попугаях. К полудню я понял, что увиденный образ тает, ускользая из памяти, размывается, я попытался его зарисовать, но кроме расплывчатой греческой буквы не смог ничего воспроизвести.

Я остался в городе ждать следующего дождя. Я понимал, что, скорее всего, условия, которые вызвали появление над городом фата-морганы, не повторятся – вероятно, такие условия складываются не часто. Однако, должен признаться, мне нравилось находиться в том месте, где передо мной впервые зажглась искра грядущего.

По вечерам я сидел на платформе над городом и рисовал. Латинские кварталы перетекали в греческие, на бумагу ложились улицы полисов, причудливые амфитеатры, сады и храмы, алые и пурпурные орифламмы, каналы и мосты, плоские крыши. Рисовал, рисовал и, глядя на складывающиеся из арок, акведуков, колонн и портиков лабиринты, думал. Если феномен синхроничности действительно тесно связан с городской средой, то представлялось разумным предположить, что в максимально урбанизированном пространстве феномен этот должен проявляться зримее. Я вновь обратился к материалам Сойера и убедился, что чаще всего с синхроничностью сталкивались жители мегагородов, строительство которых началось во второй половине двадцать первого века. Я затребовал материалы по Гонконгу-2.

Сам город был разрушен Великим Землетрясением 2098 года, однако тогда, да и сейчас, являлся самым густонаселенным, самым высотным и самым подземным городом планеты, существовавшим одновременно в нескольких уровнях.

Выяснилось, что жители Гонконга-2 чаще других обитателей Земли сталкивались со случаями необычайных совпадений, удивительного везения и, напротив, поразительной неудачливости. Количество пропавших без вести, многократно выигравших в лотерею, не единожды пораженных молнией и погибших при самых фантастических обстоятельствах превышало средние показатели в десятки раз.

Четверо из пяти признанных пророков двадцать первого века жили в Гонконге-2.

Над городом зафиксировано более семидесяти ретромиражей и четырнадцать предположительно футуромиражей.

За семьдесят лет существования Гонконга-2 в самый известный небоскреб «Речной пик» дважды попадали метеориты.

У местных жителей даже возникло самоназвание этого явления: «лисий смех». Предпринимались попытки, разумеется безуспешные, упорядочить и подчинить феномен как методами относительно научными, так и абсолютно метафизическими. Кстати, именно «лисьему смеху» посвящен знаменитый роман «Гора и туча».

Я изучал историю Гонконга-2 и все больше убеждался – максимально усложненная городская структура, миллионы километров стен, переплетение магистралей и путепроводов, линий подземного, надземного и воздушного транспорта, запутанная статика мегаполиса, поверх которой накладывалась этого же мегаполиса динамика, – здесь, возможно, крылся ответ.

Сохранились подробные трехмерные модели Гонконга-2, в один из дней июля я дождался сумерек и загрузил их в проектор. В темноте возник причудливый объемный чертеж, отчасти напоминавший ромбовидный и вытянутый вниз волчок или первые механические часы, похожие на кокон, – многогранная пирамида, возвышающаяся над землей на полтора километра, и такая же пирамида, уходящая вниз. И чем дольше я вглядывался в модель Гонконга-2, тем явственнее различал, что геометрия мегаполиса устроена вокруг двух прямых линий и линии поперечной. Передо мной сиял многомерный электронный призрак, подобный тому, что я наблюдал совсем недавно в грозу, только этот призрак был неимоверно сложнее и тоньше – он словно отражался в себе, ветвился, снова отражался, но, как и в случае с городом на берегу океана, образовывал π.

Следующий шаг оказался прост. Топология. Невозможные объекты. Реально ли воплотить невозможный объект в пределах нашего пространства? Создать конфигурацию, усложненную настолько, что следующее, самое незначительное усложнение переведет ее в иную пространственную фазу, расслоив тем самым привычный нам континуум? Без сомнения, невообразимость задачи, стоявшей передо мной, определила форму, в которой эта задача была воплощена.

В сущности, актуатор есть прямое физически неразрывное воплощение