диспансеры, переполненные эвакуированной из тюрем молодежью. Их отправляли на заваленные нечистотами пустыри, где вдали перед ними клубился поднимающийся над могилами туман. Их водили по приютам, чтобы они видели больных, слышали их крики. Сопровождавшие общались с ними без слов, помалкивали и они сами. В этой оскорбительности я узнавал дух Буккса – глубоко озлобленный дух, идущий своими путями. Он отсылал их обратно свободными, этих посетителей, явившихся из самых блестящих сфер, но отсылал, предварительно приторочив на спину каждому весомый труп, от которого не так-то просто было избавиться. Когда Буккс решил открыто показать, что он главный, и в зоне, очерченной прихотливым продвижением болезни, взял административный аппарат в свои руки, он ожидал, что его не признают. Но этого не произошло. Официальные лица, которые, несмотря на опасность заражения, остались на своем посту, доказывая тем самым, что действуют с ним заодно, добросовестно ему помогали. Извне же, вместо предвидимой им враждебности, не поступило никакого отклика. Его не беспокоили, его не одобряли, – на него не обращали внимания. События вскрыли пустоту между двумя властями. Раненый закон, видя, что один из его органов необъяснимым образом поражен, собирался в тишине с мыслями, дожидаясь, пока тот восстановится. Эта свобода многих пьянила. Она проникала сквозь стены. Но была при этом слишком огромной, неуловимой. Все, что решал Буккс, исполнялось, он подписывал тексты, и те обретали силу закона. Он собирал нескольких людей в одной комнате и говорил им: с сегодняшнего дня вы представляете Комитет в такой-то функции, и эти люди выполняли эти функции и становились представителями Комитета. Активность была бешеная. Из-за постоянной нехватки всего и вся результаты оставались несоизмеримыми с этой активностью, но тем не менее делалось очень многое, куда больше, чем могли надеяться принимавшие в этом участие. Каждый тем самым мог порадоваться; и, так как от одной службы к другой, нагло отметая любые оправдания, по подготовленным им путям дух неправильности распространялся на все более и более широкие зоны, не было видно, как эта фальшивая власть, наделенная живостью и тяжестью ртути и вышедшая с самых низов, из развороченных домов и уличной пустыни, может не занять повсюду место закона и не подорвать его престиж.

И тем не менее, как говорили, Буккс все чаще и чаще запирался в центральном штабе у себя в кабинете и, неразговорчивый или разъяренный, никак не мог справиться с приступами апатии, когда его одолевала кровь. Целый вечер он поносил своего основного оппонента по Комитету – некоего Ленца; тот, фигура первого ряда, какое-то время возглавлял официальную оппозицию в государственных структурах, но в один прекрасный день принял свою роль слишком близко к сердцу и отправился в изгнание; это был человек лет пятидесяти, небольшого роста, щуплый и хилый. Функционеры очень его уважали. Буккс прозвал его Колоссом Родосским. Колосс Родосский – никто не заслуживал это прозвище больше самого Буккса с его глиняным величием, и если он весь вечер с разъяренным видом повторял это как оскорбление, то, возможно, потому, что в действительности рассматривал как гигантскую статую самого себя – как статую, мельчайший шаг которой должен был потрясти мир, но которая, увидев, что ее грозный поход вершится, не встречая препятствий, в результате спрашивает себя, не осталась ли она простой глыбой земли, аморфной и инертной. Он, конечно же, был слишком серьезен, чтобы обмануться легкостью своих завоеваний. Успехи поражали. Вокруг него все ими упивались. Кто мог предположить настолько внезапный паралич закона? Собирались бороться против чего-то грандиозного, против чудища, чьи бесчисленные щупальца протянулись повсюду и дозволяли только определенные поползновения; но с самых первых часов зверь отступился: он словно устал, словно обиделся; его оскорбили, и эта обида могла иметь непредвиденные последствия. Тем же вечером Буккс объявил: «Когда я вижу ваш энтузиазм оттого, что план реализуется, что решения выполняются, я думаю о погребенном у себя в бункере военачальнике, который продолжает отдавать приказы по телефону: если все идет слишком хорошо, если все его приказы в точности исполняются, он начнет подозревать, что провода перерезаны, что его никто не слышит, а ему кажется, что все идет как надо, потому что он больше понятия не имеет о том, что происходит. Нам все удается, потому что мы заперты в комнате и отдаем приказания этим часам на стене. Так что наш успех просто выражает тот факт, что мы все еще пребываем в своей норе, все еще совершенно бессильны». Влияние Буккса уже дав-но дало трещину: ему приписывали слабости, обусловленные его воспитанностью, слишком явную готовность пойти навстречу властям и договориться с ними по ряду спорных вопросов. Соратники полагали недопустимыми любые переговоры с официальными органами. Но в его намерения, вероятно, входило проверить, учитываются ли его решения на государственных советах, с уважением ли к ним относятся, или хотя бы производят ли они там впечатление. Мне представлялось, что в своем поступательном продвижении, занимая один за другим руководящие посты, встречая не больше затруднений, чем если бы речь шла о прогулке по пустоши, он испытывал головокружение и ему прежде всего требовалось доказать себе, что все это не мираж; что, когда он собирается за столом с Комитетом, дабы решить те или иные вопросы, эти решения затрагивают историю; что все эти настолько драматические и необыкновенные ходы, все эти решающие победы не сводятся к шахматным рокировкам, и, отходя ко сну, он, возможно, чуть ли не молил об уверенности в том, что Комитет и в самом деле существует, что тюрьмы открыты, что он уже не мелкий отставной медик или того хуже и что чудовищнее всех обманутые люди не становятся снова жертвами системы иллюзий, побуждающей их с энтузиазмом работать на свое собственное порабощение. Все просьбы о помощи чудесным образом исполнялись. Диспансеры были целиком переоборудованы. В зданиях, где скапливался сомнительный контингент эвакуированных домов, распределяли постельные принадлежности, одеяла, одежду; со скрипом начинали работать заводы. Такое вспомоществование, полученное после считаных беглых контактов, доказывало силу организаций, которые расползлись уже повсюду, но для Буккса это ни о чем не говорило, поскольку эту тайную сеть, эти проложенные во все стороны пути установил именно он. И он, конечно же, мог быть доволен такими обширными средствами воздействия, но ему хотелось большего: не испытывать, когда, взяв под контроль новые районы, он открывал там представительства, удовлетворение при виде того, как его соратники кивают ему в знак согласия, то есть повсюду вновь обнаруживать самого себя, а всего раз, один-единственный раз увидеть на лице чужака, представителя противной стороны, выражение беспокойства при неожиданном появлении одного из несчастных,