оберегом от матушки всё-таки видел больше правды, чем остальные домочадцы.

Доброгнева стояла, вытянувшись как струна. Она больше не плакала, не заламывала руки, не пыталась умолять. Всё как отрезало. И Лис мысленно не мог не восхититься: всё же было в сестре определённое достоинство. Не всякий так быстро сумел бы совладать с чувствами. Особенно когда только что потерял всё, что имел.

— Ешэ, слыхал я, что ты обучал эту девицу палаческому мастерству. Скажи, преуспела ли она? — спросил Кощей у советника. — Нужна тебе такая работница?

Дядька Ешэ сплёл руки на груди, пожевал губу, подумал и выдал:

— Да, пожалуй, сгодится.

— Тогда забирай на службу, — махнул рукой Кощей. — Пущай трудится в подземельях. Комнатку ей выдай, тряпки, чтобы оделась, как подобает, довольствие назначь. Но на глаза мне пущай более не попадается. Встречу — раздавлю, как клопа, ясно?

Доброгнева, низко поклонившись отцу, молвила:

— Благодарю, княже. Буду служить тебе верой и правдой.

Сейчас они с Кощеем были даже схожи — оба стояли, словно аршин проглотили, и глазами зыркали одинаково — сразу видно: отец и дочь.

— Идём, идём, — дядька Ешэ взял опальную княжну под локоток и увёл с глаз долой.

А Кощей, улыбаясь, повернулся к сыну.

— А вот и для тебя дар, Лютогор. — В его руках возник удивительной красоты серебряный венец из двух переплетённых между собой змей с гранатовыми глазками. Навий князь глянул на свою работу, покачал головой и провёл рукавом над украшением. Змеи тут же превратились в такие же серебряные ветки — кривые и голые, совсем без листьев. Они оплетали большой тёмный гранат и уходили дальше вверх, что придавало венцу некоторую «рогатость», схожую с оленьей.

Кощей ещё немного полюбовался своим творением и лишь потом возложил его на чело Лютогора, молвив:

— Носи с честью. Никто, кроме тебя, не достоин владеть этим даром. Знай, в нём ты почти что непобедим. Ни с коня тебя не собьют, ни в полон не возьмут, ни оглушат, ни заколют исподтишка. Должен же я защитить единственного сына, мою надёжу и опору!

Венец приятно холодил кожу и почти ничего не весил. Наверное, это было единственно возможное проявление отцовской любви, и прежде Лис руку бы отдал на отсечение, чтобы услышать от Кощея такие слова. Но сейчас он лишь порадовался, что венец действительно красив — носить такой будет не стыдно. Ну и что серебряные ветки совсем не натирают лоб.

— Благодарю, отец, — поклонился он.

— Цыц! На этом не закончены мои милости. Отправишься на войну вместо Ардана. Я сам тебя наставлять буду. Вместе войска поведём, рука об руку встанем — и завоюем наконец-то Дивье царство.

Толпа одобрительно загудела, кто-то даже захлопал в ладоши. А Лис, хоть и не хотел сражаться, мог только кивать да поддакивать. Мол, как скажешь, батюшка.

— Так, ну а теперь ты, — Кощей, потирая ладони, повернулся к Мокше.

Несчастный болотник сжался от ужаса. Наверняка он превратился бы в муху, если бы мог.

— А что я? — булькнул он.

— Ты сказал правду и заслуживаешь награды. Однако ты должен был сказать её гораздо раньше, и за это я должен тебя наказать.

— Пощади, княже! — охнул Мокша, падая на колени. — Я же всегда был за тебя! Скольких девиц тебе сосватать помог? И прудик щедро дарованный в чистоте да порядке содержал. И наследника твоего на коленочках нянькал, вон даже ракушку ему подарил, он подтвердит!

Кощей, усмехнувшись, щёлкнул пальцами. Миг — и Мокша съёжился, словно усох. Одёжа упала на пол, а из рукава кафтана выбралась обычная жаба. Довольно-таки большая, но в целом более ничем не примечательная.

— Скачи в Дивье царство, — напутствовал её навий князь. — Скажи им, что я иду за победой и ни перед чем не остановлюсь! После этого обретёшь прежний облик.

Жаба жалобно заквакала, но Кощей нетерпеливо отмахнулся:

— Может, и убьют тебя дивьи люди. А может, помилуют. Пущай судьба сама решает. Но знай: коли не допрыгаешь до царя Ратибора и не передашь ему мои слова — век тебе в лягухах ходить.

С этими словами он подобрал жабу и, усмехнувшись, выкинул её в окно.

Лис равнодушно проследил за полётом бедняги Мокши и лишь потом перевёл взгляд на Василисину башню — время близилось к обеду, но, по счастью, мать ещё не успела вывесить белый платок. Уф! Он успел, справился. Похоже, им с Василисой наконец-то улыбнулась удача!

Глава двадцать первая. Залог верности

Вопреки ожиданиям Лиса, Василиса всем этим новостям оказалась ничуть не рада: губы поджала и вздохнула горько-горько:

— Ох, сынок, зря ты всё это затеял…

— Ничего не зря! — Сердце в тот же миг сжалось от обиды. — Вот увидишь, с минуты на минуту сюда отец заявится и предложит тебе княгиней стать. Соглашайся! Помнится, ради сестры ты готова была солгать. Вот солги теперь ради себя!

Мать покачала головой:

— Не в этом дело. Уж сколько раз я тут лгала и изворачивалась — не счесть. Иначе не выжила бы. Меня другое волнует: когда ты у меня изменился? Такие интриги плести научился, что самому Кощею впору тобой гордиться…

— Пускай погордится до поры, — нарочито беспечно отозвался Лис. Слова Василисы его, конечно, задели, но он старался не подавать виду. — Когда опомнится, мы уж далеко отсюда будем.

— Не радуйся раньше времени, — шикнула на него мать. — Не я ли говорила тебе, что на чужом несчастье счастья не построишь? А тебе, я гляжу, весело? Ох, не пришлось бы потом плакать… Бог всё видит, его не проведёшь.

Вот тут Лису стало до того обидно, что он даже голос на мать осмелился повысить:

— И где же был твой бог, когда тебя Кощей против