с богатырём. Что ж, отцу не след знать, что со своими запретами он уже опоздал. Но сейчас Лис туда и не собирался.

Весело насвистывая, он зашагал в сторону упыриных ферм, а когда Кощей с Василисой скрылись с глаз, развернулся и направился обратно к Марьяне.

Дверь со скрипом отомкнулась, повинуясь его приказу.

Он присел на корточки рядом с узницей, заглянул ей в глаза и спросил:

— Значит, домой хочешь, да?

— Домой, — выдохнула Марьяна.

— Будь по-твоему, — Лис приложил ладонь к её лбу и запел колдовскую песню.

Как это часто с ним случалось, слова он сочинял на ходу:

«Говорю — и слова мои нынче закон: засыпай, засыпай, мёртвым будет твой сон. Вспомни имя своё и былые дела, но забудь, что ты в замке Кощея была. Свет в глазах не потух, оставайся живой — пусть не тело, но дух возвратится домой».

Узница смежила веки и осела на подушки. Её измученное лицо разгладилось, губы растянулись в подобии улыбки. От тела вдруг отделился полупрозрачный призрак с синими, как колдовской лёд, глазами. Белые волосы колыхались, хотя в затхлом помещении не было ни малейшего ветерка.

— Как тебя зовут? — спросил Лис, и призрак ответила звонким девичьим голосом:

— Марьяна.

— Лети домой, Марьяна, ты свободна, — он махнул рукой и устало опустился на пол. Песенные чары и прежде отнимали много сил, а такого мощного колдовства Лис, пожалуй, не творил ни разу в жизни.

— Благодарю тебя, — призрак поклонилась. — Ты милосерден.

— Я? О, нет, — Лис рассмеялся так, будто бы ему передалось немного чужого безумия. — Это не ради тебя. Ради Василисы. Но ты этого всё равно не будешь помнить.

— Как скажешь. Ты — чародей, тебе виднее, — она безо всякого сожаления в последний раз взглянула на своё прежнее тело и растаяла в воздухе.

Лис некоторое время ещё сидел, пытаясь отдышаться. Раньше ему не доводилось убивать. Что ж, всё когда-то бывает впервые. Ещё совсем недавно он пришёл бы в ужас от того, что натворил, но сейчас был уверен, что поступил правильно. Не совсем так, как хотела мать. Но что поделаешь, если не все наши желания способны исполниться? А так — никакого больше залога верности. Значит, ничто не помешает Василисе бежать. Что же до Марьяны — то и для неё так будет лучше.

Лис поднялся, на негнущихся ногах вышел из темницы, ставшей усыпальницей, и не забыл затворить за собой дверь.

Он почти дошёл до огнепёсьего заслона, но, заслышав собачий лай, не смог заставить себя идти дальше. Кощеев знак хоть и даровал ему неуязвимость, но не смог избавить от страха. Пришлось идти окружным путём — через упыриные фермы. Лис надеялся миновать их незамеченным — пройти по самому краешку, делов-то! Но, похоже, везение, положенное ему на день, закончилось. Завернув за угол, он столкнулся нос к носу — с кем бы вы думали! — с Доброгневой.

Та сперва вытаращилась от удивления, а потом, нехорошо улыбаясь, рванула с пояса свою отравленную плётку.

— Ну, здравствуй, братец. Уж не чаяла, не гадала — а смотри-ка, свиделись. Видать, есть на свете справедливость.

Щелчок. Свист. Три хвоста с крючьями на концах взмыли в воздух, и Лис с ужасом понял, что ни за что не успеет увернуться.

Глава двадцать вторая. Семейные узы

Лис закрылся рукой в непроизвольном защитном жесте — больше ничего умного в голову не пришло. Даже на самое маленькое заклятие нужно было время, которого, увы, не было. Мелькнула мысль: и как он только мог позволить застать себя врасплох? Так глупо! А потом предплечье пронзила острая боль: крючья рассекли кожу и застряли. Его поймали, будто снулую рыбину в пруду. Что ж, по крайней мере, он попытается стать чем-то вроде щуки или сома, которых попробуй ещё вытяни!

Лис что было мочи вцепился в хвосты и дёрнул на себя. Ха! Ему удалось вырвать плеть из рук Доброгневы. Сестра на всякий случай отскочила подальше и рассмеялась:

— Ну и чего ты добился? Яд черно-зелёной змейки-кощейки действует быстро — быстрее всех ядов на свете. Ты можешь успеть разве что попросить прощения за то, что сделал.

— А что я сделал? — Лис, поморщившись, вырвал засевшие крючья и отбросил плеть за спину. Он ожидал дурноты и двоения в глазах, но ничего не чувствовал. Может, яд не такой уж и быстрый? — Подумаешь, сказал людям правду!

— Ты бы мог пойти сперва ко мне! Мы бы договорились по-хорошему. Как брат с сестрой.

— А-а-а, — протянул он. — Ну, извини, что мне не захотелось договариваться с тобой. Не люблю, знаешь ли, когда меня пытаются зачаровать и лишить воли.

Кровь из ран быстро пропитала рукав рубахи алым, но Лис ничего не чувствовал: то ли змеиный яд притуплял боль, то ли его собственное отчаянно бьющееся сердце — он слыхал, что так случается в пылу сражения. Зато разум прояснился, и он наконец-то вспомнил заклятие, которому научила его мать:

«Пускай враги ступают по земле, но станет та союзницей моею. Пускай же тот, кто зла желает мне, ни шагу больше сделать не сумеет».

Ноги Доброгневы вмиг прилипли к полу, но её это совсем не впечатлило:

— Пф! — она сплела руки на груди. — Ну и чего ты добился? Я и отсюда прекрасно полюбуюсь, как ты будешь умирать.

Лис прислушался к своим ощущениям и, всё ещё не замечая никаких изменений, пожал плечами:

— Вынужден тебя огорчить, но, кажется, я не собираюсь умирать. А вот ты…

Он сложил пальцы в щепоть, готовясь пропеть заклинание, отнимающее жизнь, но отчего-то замешкался. Признаться, Лис думал, что во второй раз будет проще: он же только что убил Марьяну, и ничего не шевельнулось в душе. А теперь вдруг заминка