Возможно, только немецкая логика могла найти связь между нашей продажей военных материалов союзникам и издевательствами турок над сотнями тысяч армянских женщин и детей. Но мне больше ничего не удалось добиться от Вангенхайма. Я часто беседовал с ним, но он неизменно отклонял мои просьбы о милосердии к армянам, ссылаясь на использование американских снарядов в Дарданеллах. Вскоре наши отношения стали весьма прохладными, очевидно в результате моего отказа отдать ему «должное» за прекращение депортации французских и британских гражданских лиц на полуостров Галлиполи. После нашего несколько излишне резкого разговора по телефону, когда он потребовал, чтобы я телеграфировал в Вашингтон, что он не наставлял турок в этом вопросе, наши взаимные визиты на несколько недель прекратились.

В Константинополе были влиятельные немцы, не разделявшие точку зрения Вангенхайма. Я уже упоминал о Пауле Вайце, в течение тридцати лет работавшем корреспондентом «Франкфуртер цайтунг», который, вероятно, знал о ближневосточных делах больше, чем любой другой немец. И хотя Вангенхайм постоянно обращался к этому человеку за информацией, но очень редко следовал его советам. Вайц не разделял ортодоксального имперского отношения посла к Армении и считал, что отказ Германии во вмешательстве наносит его стране непоправимый ущерб. Вайц периодически говорил об этом Вангенхайму, но не добился успеха. Вайц сам рассказал мне об этом в январе 1916 года, за несколько недель до моего отъезда из Турции. Далее я привожу его слова: «Я помню, как вы говорили мне вначале, что в армянском вопросе Германия совершает большую ошибку. И я с вами совершенно согласен. Но Вангенхайм дважды вышвыривал меня из комнаты после того, как я пытался довести до него эту мысль».

Другим немцем, выступавшим против зверств турок по отношению к армянам, был советник немецкого посольства Нейрат. Его негодование достигло такой степени, что он практически отказался от дипломатичности в разговорах с Энвером и Талаатом. Позже он мне признался, что не сумел повлиять на них.

– Они непреклонны и намерены продолжать прежний курс, – сказал Нейрат.

Конечно, ни один немец не мог надеяться произвести соответствующее впечатление на турецкое правительство, пока от вмешательства отказывался немецкий посол. Со временем стало совершенно ясно, что Вангенхайм вовсе не намеревался остановить депортации. Однако он явно стремился восстановить дружеские отношения со мной и вскоре стал посылать ко мне третьих лиц, чтобы узнать, почему я прекратил свои визиты. Не знаю, сколько бы еще продлилось это отчуждение, если бы не произошло несчастье. В июне при странных и трагических обстоятельствах погиб германский военный атташе подполковник Лайпциг. Это произошло на железнодорожной станции Луле-Бургас. Подполковник был убит выстрелом из револьвера. Одни говорили, что выстрел произошел случайно, другие – что полковник совершил самоубийство, третьи – что его убили турки, перепутав с Лиманом фон Зандерсом. Лайпциг был близким другом Вангенхайма; в молодости они служили в одном полку, а приехав в Константинополь, были практически неразлучны. Я немедленно прибыл к послу, чтобы выразить свои соболезнования, и нашел его очень удрученным и озабоченным. Вангенхайм сказал, что у него был сердечный приступ, что он очень устал, и обратился с просьбой об отпуске на несколько недель. Я знал, что Вангенхайма угнетает не только смерть друга. Немецкие миссионеры наводнили Германию рассказами о бедственном положении армян. Народ требует от правительства прекратить убийства. Но как бы угнетен и расстроен ни был Вангенхайм, судя по многим признакам, он оставался столь же непреклонным немецким милитаристом, как и раньше. Через несколько дней, во время своего ответного визита, он сказал:

– Где сейчас армия Китченера? – Сделав паузу, он продолжил: – Мы хотим отказаться от Бельгии. Германия намерена построить огромный подводный флот с большим радиусом действия. Поэтому во время следующей войны мы сможем организовать полную блокаду Англии. Нам теперь не нужна Бельгия для баз подводного флота. Мы вернем ее бельгийцам, взяв взамен Конго.

Я снова перевел разговор на тему преследования христиан, и мы долго обсуждали эту проблему.

– Армяне, – сказал Вангенхайм, – в этой войне показали себя врагами турок. Совершенно очевидно, что эти два народа никогда не уживутся в пределах одной страны. Соединенным Штатам следует перевезти часть их в Америку, а мы, немцы, отправим некоторое число армян в Польшу, а на их место в армянские провинции пошлем польских евреев, если они пообещают отказаться от своих сионистских планов.

И снова, хотя я и говорил с большой серьезностью, немецкий посол отказался помочь армянам.

Все же 4 июля Вангенхайм передал официальную ноту протеста. Правда, он разговаривал не с Талаатом или Энвером, единственными людьми, имеющими влияние, а с великим визирем, не обладающим реальной властью. Инцидент имел точно такой же характер, как и его протест, выдвинутый исключительно для соблюдения дипломатической формы, против отправки французских и британских гражданских лиц в Галлиполи с целью служить мишенью для флота союзников. Единственной причиной всего этого было «поставить галочку». Вероятно, лицемерие этого протеста было для меня очевиднее, чем для других, потому что одновременно с заявлением этого так называемого протеста Вангенхайм излагал мне причины, по которым Германия не может предпринять действительно эффективных шагов для прекращения геноцида. Вскоре после этой беседы Вангенхайм получил отпуск и отбыл в Германию. Каким бы черствым ни показал себя Вангенхайм, он все же не был таким безжалостным, как немецкий военно-морской атташе в Константинополе Хуман. Этот человек считался чрезвычайно влиятельным, его положение в Константинополе соответствовало положению Бой-Эда[21] в Соединенных Штатах. Один немецкий дипломат как-то сказал мне, что в Хумане больше турецкого, чем в Энвере или Талаате. Несмотря на такую репутацию, я сделал попытку воспользоваться его влиянием, обратившись к нему еще и потому, что он был другом Энвера и считался важным связующим звеном между немецким посольством и турецкими военными властями. Хуман был личным эмиссаром кайзера, поддерживал постоянную связь с Берлином и, вне всяких сомнений, выражал отношение к проблеме правящих классов Германии. Он обсуждал армянский вопрос с откровенностью и жестокостью.

– Я прожил в Турции большую часть жизни, – сказал он мне, – и знаю армян. Я также знаю, что армяне и турки не могут жить вместе в одной стране. Одному из этих народов придется уйти. И я не виню турок за то, что они делают с армянами. Полагаю, их действия полностью оправданны. Тот, кто слабее, должен уступить. Армяне желают разделить Турцию на части; они выступают против Турции и Германии в этой войне, поэтому у них нет права на существование здесь. Я думаю, Вангенхайм зашел слишком далеко, выразив протест, по крайней мере, я бы так не поступил.

Услышав такие речи, я ужаснулся, но Хуман продолжил оскорблять армянский народ и выгораживать турок, освобождая их от любой ответственности.

– Вопрос в безопасности, – объяснил он. – Турки должны защищаться, и с этой точки зрения их действия вполне оправданны. Мы же нашли в Кадикее семь тысяч стволов, принадлежавших армянам. Сначала Энвер хотел обращаться с армянами весьма умеренно и четыре месяца назад настаивал, чтобы им был дан еще один шанс продемонстрировать свою лояльность. Но после того, что они натворили в Ване, ему пришлось призвать армию, которая уже давно настаивала на защите тылов. Комитет принял решение о депортации, и Энвер неохотно согласился. Все армяне работают на уничтожение турецкой власти; единственное, что остается, – депортировать их. Энвер еще очень добросердечный человек, сам он не способен и мухи обидеть. Но когда речь идет о защите идей, в которые он верит, он действует решительно и бесстрашно. Более того, младотурки должны избавиться от армян хотя бы в порядке самозащиты. Комитет силен только в Константинополе и еще нескольких крупных городах. Во всех других местах люди в основном «старотурки», а все старые турки являются фанатиками. Существующее правительство не пользуется расположением старых турок, и комитет должен сделать все от него зависящее, чтобы защитить себя. Но не думайте, что вред будет причинен другим христианам. Любой турок легко найдет трех армян среди тысячи турок.