После этого я в последний раз поднял вопрос, уже много месяцев тяжким грузом лежавший на моем сердце:

– А что вы скажете об армянах?

Приветливость Талаата мгновенно исчезла, его лицо окаменело, а в глазах загорелся звериный огонек.

– Зачем об этом говорить? – сказал он и махнул рукой. – С ними все кончено.

Таким было мое прощание с Талаатом. «Все кончено» – таковы были его последние слова, адресованные мне.

На следующий день я явился на прощальную аудиенцию к султану. Это был все тот же приветливый, добродушный старый джентльмен, которого я впервые увидел два года назад. Он принял меня неофициально, одетый в европейский костюм, и предложил мне сесть рядом с ним. Мы беседовали около двадцати минут, обсудили ряд насущных вопросов, в том числе и дружественные отношения, установившиеся между Америкой и Турцией. Он тепло поблагодарил меня за интерес, проявленный к его стране, и выразил надежду на мое скорое возвращение. Потом он перешел к проблеме войны и мира.

– Любой монарх, естественно, желает мира, – сказал он. – Ни один из нас не одобряет кровопролитие, но бывают времена, когда войны неизбежны. Мы хотим урегулировать наши разногласия мирным путем, но это не всегда получается. Похоже, сейчас именно такой случай. Я говорил британскому послу, что мы не желаем воевать с его страной. И повторяю вам то же самое. Но Турция должна защищать свои права. Россия напала на нас, и нам пришлось защищаться. Таким образом, война не планировалась нами, она началась по воле Аллаха, такова была судьба.

Я выразил надежду на то, что она скоро окончится.

– Да, мы тоже хотим мира, – сказал он. – Но это должен быть мир, гарантирующий права нашей империи. Я уверен, что такая цивилизованная и процветающая страна, как Америка, стремится к миру и она приложит все свои усилия, чтобы принести на землю вечный мир.

Одна фраза султана, произнесенная во время этой аудиенции, произвела на меня большое впечатление. Он сказал: «Россия напала на нас». Этот бесхитростный пожилой человек верил в то, что говорил, это было очевидно. Не приходилось сомневаться и в том, что он ничего не знал о реальных фактах, в частности о том, что турецкие военные корабли под командованием немецких офицеров ввергли Турцию в войну, обстреливая русские портовые города. Вместо того чтобы сказать ему правду, лидеры младотурок навязали старому султану миф о России-агрессоре. Беседа отчетливо демонстрировала, до какой степени мнимый правитель Турции был далек от реальности в своей собственной стране.

Во время нашей встречи Талаат и Энвер не попрощались со мной, сказав, что придут на вокзал. За несколько минут до отхода поезда на перроне появился бледный и взволнованный Бедри и передал их извинения.

– Они не смогут прийти. Наследный принц только что покончил жизнь самоубийством.

Я хорошо знал кронпринца и ожидал, что он составит мне компанию в путешествии до Берлина. Он собирался совершить такую поездку, и его вагон был прицеплен к нашему поезду. Я много раз встречался с Юсуфом Иззеддином, он неоднократно приглашал меня к себе, и мы провели много часов в беседах об Америке и американских институтах – к этой теме он проявлял самый живой интерес. Он много раз говорил, что хотел бы использовать некоторые американские политические принципы в Турции. В то утро, когда мы должны были отбыть в Берлин, наследного принца нашли на полу его виллы в луже крови с перерезанными венами. Юсуф был сыном Абдул-Азиза, который был султаном с 1861 по 1876 год и вскрыл себе вены сорок лет назад. Иными словами, обстоятельства смерти отца и сына были одинаковыми. То, что Юсуф имел просоюзнические взгляды, был против участия Турции в войне на стороне Германии и часто выказывал свое неприятие «Единения и прогресса», дало пищу для самых разных подозрений. Я точно не знаю, какие именно истории о его смерти передавались из уст в уста, но по официальной версии это было самоубийство.

Когда этот вердикт был обнародован, один остроумный француз заметил: «Его самоубили».

Трагическое сообщение, естественно, испортило всем нам настроение, и, когда поезд отошел от вокзала в Константинополе, настроение у отъезжающих было мрачным. Правда, путешествие оказалось интересным. Я ехал на известном Балканском экспрессе, и это был его всего лишь второй рейс до Берлина. Мое купе имело номер 13, и несколько человек явились взглянуть на него. Они сообщили, что во время предыдущего рейса поезд обстреляли и окно моего купе было разбито.

Вскоре после начала путешествия я выяснил, что моим попутчиком является адмирал Узедом. Он сделал прекрасную карьеру в немецком военно-морском флоте, среди прочего был капитаном яхты кайзера «Гогенцоллерн», поэтому находился в дружеских отношениях с его величеством. В последний раз я встречал Узедома в Дарданеллах, где он инспектировал оттоманские фортификационные сооружения. Как только мы встретились, адмирал заговорил о неудачной атаке союзников. Он и тогда и теперь не скрывал своих опасений и считал, что атака могла увенчаться успехом.

– Несколько раз, – сказал он, – мы считали, что они вот– вот прорвутся. Все мы там были чрезвычайно встревожены такой безрадостной перспективой. Нас спас героизм турецких солдат и их готовность жертвовать своей жизнью. Теперь все позади, эта часть нашей задачи выполнена.

Адмирал считал, что англичане были плохо подготовлены, хотя высоко оценил мастерство, с которым было организовано их отступление. Я также получил дополнительную информацию относительно взглядов немцев на массовые убийства армян. Узедом не делал попыток оправдать или обвинить турок. Он говорил об ужасающих вещах спокойно, бесстрастно, как об обычной военной проблеме, и по его замечаниям невозможно было догадаться, что речь идет о жизни миллиона людей. Он просто сказал, что армяне стояли на пути, были препятствием к успеху Германии и потому их было необходимо убрать, словно речь шла о ненужном хламе. Он говорил о них совершенно отстраненно, как будто речь шла о ряде домов, которые следует убрать, чтобы не мешали обстрелу города.

Бедная Сербия! Когда поезд въехал наее опустошенные территории, я получил возможность увидеть, что война сделала с этой маленькой мужественной страной. На протяжении двух лет эта нация одна, практически без помощи союзников, стояла на пути продвижения пангерманских завоеваний, так же как она несколько веков сдерживала натиск турок. И она заплатила высокую цену. Селения, которые мы проезжали, были заброшены, некогда плодородные поля заросли сорняками, дома стояли без крыш, а зачастую были превращены в руины. Когда поезд переезжал реку, я заметил остатки взорванного моста. Немцы построили новые мосты взамен разрушенных. Мы видели оборванных и истощенных женщин и детей, но почти не видели мужчин. Все они были или убиты, или находились в рядах все еще существующей отважной маленькой армии. Мимо нас постоянно шли эшелоны с немецкими солдатами, некоторые из них стояли на станционных стрелках. Мы их прекрасно видели, поскольку поезд буквально полз мимо них. Это и было объяснением царившей вокруг разрухе.

Вечером 2 февраля 1916 года наш поезд прибыл на берлинский вокзал. Я специально упомянул дату, потому что этот период ознаменовался важным кризисом в отношениях между Германией и Соединенными Штатами. На вокзале меня встретил мой старый друг и коллега посол Джеймс В. Джерард. Он сказал, что собирает вещи и готовится покинуть Берлин, поскольку разрыв отношений между Германией и Соединенными Штатами – это вопрос дней, а может быть, и часов. В это время немцы и американцы пытались урегулировать дело «Лузитании». Переговоры дошли до того, что имперское правительство выразило готовность принести свои соболезнования, выплатить компенсацию и пообещать впредь не совершать подобного рода действий. Только президент и мистер Лансинг настаивали, чтобы Германия признала незаконность потопления «Лузитании». Это означало, что Германия в будущем не сможет возобновить подводную войну, не выставив себя в неприглядном свете, делая то, что ее же собственное правительство объявило противоречащим международному праву. Наше правительство не было согласно на другое решение, и потому представлялось, что разрыв близок.