— Стоп. — Кремер произнес это слово негромко, но прозвучавшая в его голосе холодная сталь заставила Алину умолкнуть. — Вы понятия не имеете, на что способен человек. И слава Богу, что не имеете. Много бы я дал, чтобы вернуться во времена собственного блаженного неведения. Любой человек, Алина Витальевна. Американец. Еврей. Китаец. — Он ткнул большим пальцем в ее сторону. — Русский.

И после паузы добавил:

— Да и немца последним в эту строку я бы не ставил.

Майор посмотрел на часы.

— Так… Герой наш вот-вот уже нарисуется. Ладно, к черту геополитику, тем более на гипотетическом — пока — уровне. Вы мне вот что скажите: почему именно Эверглейдс? Ведь не самое же удаленное от человеческого жилья место?

— Удаленное достаточно. — Наговицына задумалась, и добавила: — Но не думаю, что поэтому. Редкое по разнообразию царство рептилий и земноводных. Вот почему.

— И почему же это ваше «почему» как бы отвечает на вопрос?

— В двух словах если — скорость и разнообразие мутаций. Достаточно быстро можно увидеть, что не работает в принципе, а с чем смысл возиться есть.

— А мушки-блошки?

— Мушки-блошки, конечно, быстрее — уже в силу того, что гораздо быстрее воспроизводятся. Но ведь и генетически они куда как дальше от нас с вами.

Кремер кивнул.

— Понятно. А головастик какой-нибудь нам почти что брат. Что и картинки зародыша человеческого наглядно демонстрируют.

— Приблизительно. Не родной брат, конечно, но генетически, скажем так, где-то на уровне двоюродного.

— Ну, значит, кузен, — согласился майор. — В общем, настрогали они в интересах науки кузенов наших, и тут один из них неожиданно для будущих шнобелевских лауреатов прорвался к самому верхнему концу пищевой цепочки. После чего кузен этот заодно решил своих родственников — нас с вами — и в далеком Питере попроведать.

— Кузен из выживших?

— Из них.

— Один?

— Сколько их выжило, Алина Витальевна, мы знать не можем. До нас доехать могла, как вы сами говорили, и одна-единственная кузина. Главное, чтобы на сносях была. А дальше — плодитесь, как говорится, и размножайтесь.

— Но не забросили же ее сюда?

— Нет, этот вариант я отметаю сугубо и начисто. Это дядям совсем не с руки. Их задача была — все концы в воду, и чем глубже, тем лучше, раз уж такой вселенский конфуз случился. А обнаружившаяся внезапно кузина — вкупе со всеми остальными ошметками головоломки — на очень интересные выводы наводит. И не меня одного, как вы понимаете. — Майор внезапно оживился и ткнул пальцем в лобовое стекло. — О, а вот и Сергей Михайлович у кафешки нарисовались.

Ламанча посмотрела в направлении «Швабского домика». Знакомая фигура в джинсах и куртке-плащевке, переминаясь с ноги на ногу, осматривалась по сторонам.

— Что ж, Петр Андреевич, — сказала Наговицына, открывая дверцу, — до скорого?

— До очень скорого, — поправил Кремер. — Не захлопывайте, я сам потихоньку прикрою. Да, вот так и возник у дяди Семы столь необычный для него порыв любви к негодяйской Рашке. И тебе самолет-транспортник, и контейнеры с репеллентом… Ну и, конечно, бригада ассенизаторов на предмет damagecontrol[1]. Так, погодите-ка пару секунд, пока я потихоньку задом сдам, а потом уж выруливайте смело.

Телешов так напряженно пытался высмотреть что-либо, напоминавшее майорский «Пассат» или хотя бы какую-то милицейскую машину, что не обратил особого внимания на женщину, шедшую через пустынную и притихшую ночную площадь. Только когда она уже появилась у подземного перехода, выходящего прямо на кафе, он узнал ее и застыл на месте. Он никак не мог взять в толк, что она делает здесь одна, в этот час, как не мог понять и того, рад ли он ее видеть — или предпочел бы сейчас находиться где-нибудь, хоть у черта на рогах, лишь бы не встретиться с ней взглядом.

— Сергей, — негромко сказала Алина, подойдя к нему вплотную.

Он молча кивнул, чувствуя, что в горле у него внезапно пересохло.

— А где же… — Он кашлянул и собирался уже произнести «Кремер», когда Алина его перебила:

— Это я попросила его позвонить.

— А… — понимающим тоном протянул Телешов, по-прежнему ничего не понимая.

— Мы сейчас поедем, Сергей, — продолжала Наговицына, не давая ему возможности собраться с мыслями. — На Блюхера, не так уж далеко. Сейчас поймаем машину и поедем.

Он опустил глаза, потом, подняв голову и глядя куда-то в сторону, с кривой усмешкой проговорил:

— На ночной сеанс. Психотерапии.

— Не надо, Сережа, — тихо сказала она.

— А что надо?

Алина взяла его за руку.

— Машину надо ловить. Вот что надо.

Он постоял недвижно несколько секунд, чувствуя, как ее пальцы мягко сжимаются и разжимаются на его запястье, и кивнул.

Он шагнул вслед за ней в прихожую. Алина, щелкнув выключателем, сняла свою легкую курточку и потянулась к вешалке. Неожиданно для себя он дрожащими пальцами коснулся ее обнажившейся шеи. Алина застыла на секунду и потом, выронив куртку на пол, резко, одним движением повернулась к нему.

Их разделял один лишь шаг, но сейчас, когда они стояли вот так, глаза в глаза, ни один из них не решался этот шаг сделать. Двумя руками она взяла его ладонь, пальцы которой по-прежнему касались ее шеи, и прижалась к ней щекой. Потом повернулась и, не отпуская руки Сергея, медленно пошла внутрь квартиры. Он как загипнотизированный последовал за ней.

Он не видел ничего вокруг, — ни обстановки, проступавшей в полумраке гостиной, ни тусклого света фонаря за окном — ничего, кроме завитков волос на ее шее, которых несколько мгновений назад касались его пальцы. Алина медленно и не оборачиваясь вела его через комнату к дверному проему спальни. Здесь она остановилась и, повернувшись к Сергею, прислонилась спиной к косяку. Какое-то время она, не двигаясь, смотрела на него, а потом, медленно подняв руку, провела ладонью по его щеке. Он застыл, чувствуя, как дрожь волнами охватывает теперь уже все его тело.

Ее рука скользнула к вороту его рубашки, расстегнув сначала одну пуговицу, потом вторую. Пальцы ее гладили кожу на его груди, и ему показалось, что он слышит ее тихий, очень тихий, почти беззвучный смех.

— Ах, Сергей Михайлович, Сергей Михайлович…

Алина легонько оттолкнула его и шагнула в спальню. Остановившись у кровати, она несколькими движениями сбросила с себя одежду, оставшись в одном белье. Через секунду и оно лежало на стуле.

Обнаженная, вытянув руки вдоль тела, она стояла в тусклом свете все того же уличного фонаря, пробивавшегося сквозь тонкие портьеры. Стояла и ждала, чуть склонив голову к плечу.