— Наказывают?

— Да, несмотря на то, что рассудок их помрачен, они понимают, что вели себя непозволительно, и испытывают жгучее чувство вины. Увы, моя милая Мина, не все женщины на свете так чисты и добродетельны, как вы.

На бледных щеках Сиварда выступили пятна румянца. Глаза его подернулись мягкой поволокой, оживление специалиста, говорящего об интересующем его предмете, сменилось рассеянным и нежным выражением. Я почувствовала, настал момент, когда я могу вытянуть из своего собеседника нужные мне сведения.

— Джон, — я произнесла его имя тихо и вкрадчиво, так, словно оно ласкало мне слух. — Мы должны поговорить о Люси.

В течение нескольких мгновений, которые показались мне вечностью, Сивард, не произнося ни слова, буравил меня взглядом. Хотя наставления Кейт не выходили у меня из головы, интуиция подсказывала, что мне придется сделать не только первый, но и второй шаг.

— Я получила от нее письмо, написанное вскоре после моего отъезда из Уитби, — пояснила я. — Люси сообщает о своей близкой свадьбе. Каждая строчка этого письма дышит радостью и надеждой. А шесть недель спустя я узнала о ее смерти.

Сивард опустился в кресло, закрыл лицо руками и тряхнул головой, словно воспоминания доставляли ему невыносимую боль. На этот раз я твердо решила не прерывать затянувшейся паузы. Наконец он заговорил:

— Мне бы не хотелось порочить память умершей, но, раз об этом зашел разговор, приходится называть вещи своими именами. Люси страдала от эротомании, и причиной болезни послужила неразделенная страсть к Моррису Квинсу. Отъезд Квинса нанес ее хрупкой психике сокрушительный удар. У Люси развилась истерия, и она уже не могла поверить в искренность чувств бедного Артура. Вследствие несчастливого стечения обстоятельств она вбила себе в голову, что он женился на ней из-за денег, и разубедить ее оказалось невозможным. В последний период болезни она мало чем отличалась от Вивьен.

— Мне трудно поверить, что вы говорите о моей подруге, — прошептала я.

И все же, мысленно возвращаясь к дням, проведенным в Уитби, я не могла не признать, что в словах доктора содержится определенная доля истины. Несомненно, любовь к Моррису Квинсу доводила Люси до умопомрачения, заставляя действовать вопреки соображениям рассудка. Я сама много раз говорила ей об этом.

— Люси относилась к числу женщин, особенно склонных к истерии, — продолжал Сивард. — Думаю, вы согласитесь со мной в том, что ей всегда были свойственны резкие перепады настроения. К тому же менструации, как выяснилось, наступали у нее нерегулярно, а это является верным симптомом нестабильной психики. Наследственность у нее тоже была далеко не лучшей: отец страдал лунатизмом, а мать отличалась слабым здоровьем и чрезмерной возбудимостью. Добавьте к этому романтический настрой и мечтательность, и вы получите полный набор обстоятельств, предрасполагающих к душевной болезни. Сексуальные желания Люси возрастали, не находя удовлетворения, и в результате разрушили ее психику.

Сивард махнул рукой в сторону шкафа.

— Все симптомы болезни зафиксированы в ее карте.

— Но, насколько мне известно, истерия не является смертельной болезнью, — заметила я. — Вивьен уже за семьдесят, и она прожила в состоянии душевного расстройства несколько десятков лет.

— Люси отказывалась принимать пищу и фактически уморила себя голодом, — со вздохом сообщил Сивард. — Поверьте, мы делали все, что только возможно. Пытались кормить ее через трубку, но она извергала назад питательный раствор. Водолечение, которое обычно дает прекрасные результаты даже в более тяжелых случаях, лишь ухудшило состояние Люси. Когда она была уже на волосок от смерти, доктор фон Хельсингер попытался спасти ее при помощи переливания крови. Но, увы, все было тщетно.

— Должна признать, поведение Люси в Уитби вполне отвечало тем симптомам истерии, которые вы описали, — сказала я, решив, что подобное замечание подтолкнет Сиварда к дальнейшим откровениям.

— О, Мина, не будь вы женщиной, вам следовало стать доктором.

Сивард просиял улыбкой, а я мысленно поздравила себя с дурацким умением всегда и при любых обстоятельствах оставаться примерной ученицей. Ободренный моим пониманием, Сивард вновь пустился в рассуждения:

— Болезнь Люси могла бы войти во все учебники, как классический пример истерии. Знаете, каков наиболее характерный симптом этого недуга? Склонность к постоянным выдумкам. Нормальный человек не способен на такую замысловатую ложь, которую измышляют больные истерией. Люси не считала зазорным обманывать всех и каждого, включая вас, свою ближайшую подругу.

— Вынуждена с вами согласиться, — кивнула я.

Может, лживость и является симптомом душевной болезни, но Люси с детства была великой выдумщицей, отметила я про себя. Благодаря своему умению врать не краснея, она не раз избегала наказания.

— Мы надеялись, что благодаря переливаниям крови ее менструальные циклы станут более регулярными, а это, в свою очередь, окажет благотворное воздействие на ее психику, — продолжал Сивард. — Но надежды не оправдались. Я не сумел ее спасти.

Глаза его увлажнились, лицо покраснело. Он несколько раз моргнул, и по щеке его скатилась слеза.

— Я виноват, очень виноват, Мина. Но теперь уже ничего не исправишь. Медицина оказалась бессильной.

— Вам незачем изводить себя, Джон, — откликнулась я. — Не сомневаюсь, вы сделали все, что могли. Ведь вы ее любили. Как и все мы.

Вновь повисла тишина. Верная наставлениям Кейт, я не торопилась прерывать молчание, хотя исполненный откровенного желания взгляд Сиварда заставил меня смущенно опустить глаза.

— Да, я любил Люси, — наконец изрек он. — Точнее, мне казалось, что я люблю ее.

В следующее мгновение он встал, вышел из-за стола, придвинул стул вплотную к моему и, усевшись, взял меня за руку.

— Мне казалось, легкое приятное возбуждение, которое я испытывал в обществе Люси, — это и есть любовь. Но потом, когда я познакомился с женщиной, красота и ум которой покорили меня всецело, я понял разницу между истинной любовью и простым увлечением.

Я упорно молчала. Оставалось лишь надеяться на то, что объект истинной любви доктора Сиварда не имеет ко мне никакого отношения. Но я понимала, что эта надежда безосновательна.

— Вы не слышите, как бешено колотится мое сердце, когда вы рядом? — вопросил Сивард. — Мина, умоляю вас, не отвергайте меня. Ваш муж вас недостоин. Он изменил вам. Будь вы моей, я никогда не взглянул бы на другую женщину. О, будь вы моей, я сумел бы сделать вас счастливейшей женщиной в мире.

В глазах его по-прежнему стояли слезы, лицо исказилось от страсти. Я сидела ни жива ни мертва, охваченная одним лишь желанием — освободить свою руку из его железной хватки.

— Выпустите мою руку, Джон, — взмолилась я. — Мне больно.

Сивард повиновался и резко отвернул голову.

— Наверное, вы считаете меня чудовищем, — пробормотал он. — И вы совершенно правы. Я не должен был так разговаривать с вами, женщиной, которую ставлю выше всех прочих женщин на свете.