То, что происходит дальше, не смогла бы изобрести даже самая буйная фантазия.

Полицейские забарабанили в дверь.

– Откройте! Полиция!

Рахелика, дрожа от страха, представила себе, как все соседи глядят сейчас из окон, видят ее в сопровождении двух полицейских и протирают глаза, потрясенные. Неужели у такой тихой девочки неприятности с полицией?

Дверь открывает мать.

– Слава богу! Опять у нас из-за тебя сердечный приступ! Мы уже думали, с тобой что-то случилось!

И, даже не спрашивая полицейских, что им нужно, втаскивает Рахелику в дом:

– Габриэль, слава Всевышнему, Рахелика дома!

Отец поднимается со своего любимого кресла и выключает радио. Нетвердо стоя на ногах и держась за спинку кресла, он поднимает вопросительный взгляд на Рахелику и полицейских. Луна и Бекки тоже вышли из своей комнатушки в гостиную.

– Ваша дочь находилась на улице во время комендантского часа в нарушение закона, – говорит один из полицейских.

– Прошу прощения, господа, право же, я очень сожалею, – Габриэль с усилием делает шаг им навстречу. – Вы, должно быть, сами знаете, как нелегко растить дочерей в наши дни. А вы, – поворачивается он к ошеломленным дочерям, которые стоят как приклеенные, – что вы тут стоите как истуканы, подойдите и представьтесь гостям.

И, повернувшись к полицейским, с преувеличенной любезностью представляет им дочерей:

– Познакомьтесь, пожалуйста, джентльмены: это моя старшая дочь Луна, а это младшая, Бекки. Ну а со средней, Рахелью, вы уже знакомы. Она хорошая девочка, но слишком мечтательная. Это уже не первый раз, когда она опаздывает домой во время комендантского часа. Я ее прощаю; надеюсь, что и вы тоже.

При виде красивых девушек полицейские заулыбались. Роза, стоявшая у входной двери, встрепенулась и пригласила полицейских к столу.

– Прошу вас, господа, садитесь, угощайтесь, – и она поспешно принесла миску со свежими бисквитами, шепнув Луне, чтобы та потчевала незваных гостей.

Габриэль подошел к буфету, достал хрустальный графин с отличным бренди, налил в хрустальные рюмки и выпил с полицейскими. Те с удовольствием потягивали коньяк. Когда рюмки пустели, Габриэль подливал еще, а Роза хлопотала вокруг гостей. Те уже позабыли о службе и вели с Габриэлем оживленную беседу о трудностях воспитания детей, словно давние знакомцы.

– О боже, они не собираются уходить, – пожаловалась Роза на кухне дочерям.

– А зачем им уходить? Три красивые девушки, хороший коньяк, чего ради уходить? – с презрением сказала Рахелика.

– Молчи, дурында, еще услышат, чего доброго, – прошептала Луна.

– Они тут еще ночевать останутся, – фыркнула Рахелика, – если мы их не выгоним.

– Пусть лучше они ночуют здесь, чем ты будешь ночевать в кутузке, – парировала Луна.

– Да замолчите уже, а то энгличане услышат! Лучше пойдите принесите им еще бурекасы, – велела Роза. Девочки вышли в гостиную и подали полицейским горячие, только что из печи, бурекасы.

– У вас только три дочери? – спросил один из полицейских.

– Три, но они стоят тридцати, – засмеялся Габриэль, стараясь, чтобы смех не прозвучал фальшиво.

– Это нетипично, – сказал другой полицейский. – Я знаю, что в сефардских семьях обычно много детей.

– Было больше, – объяснил Габриэль, – но не все выжили. Что поделаешь, Бог дал, Бог взял…

К своему немалому удивлению, он обнаружил, что ему нравится беседовать с полицейскими: они делились своими переживаниями, своей тоской по семьям, оставленным дома. Но скорее бы они уже ушли: час поздний, а ему не терпелось хорошенько всыпать Рахелике.

Луна воспользовалась присутствием полицейских и попросила разрешения выйти в туалет во дворе. Обычно во время комендантского часа они справляли нужду в ночные горшки, которые держали под кроватью. Наутро их выливали в туалет, мыли и вешали за ручку на стену снаружи, рядом с тазом для стирки, в котором и мылись. Луна с тоской вспоминала жизнь на Кинг-Джордж, когда у них был туалет в доме и фаянсовая ванна с латунными кранами, а не туалет с дыркой на другом конце двора и жестяной таз для мытья. Какими счастливыми были дни, прожитые в доме на Кинг-Джордж, и какими короткими! Не успели к ним привыкнуть, а уже пришлось возвращаться в старый квартал со сплетницами-соседками, которые до сих пор судачат о дяде Эфраиме, застрелившем Матильду Франко.

Полицейский разрешил Луне выйти в туалет, сразу же за ней попросились Бекки и Рахелика.

– Только по очереди, не все сразу, – предупредил полицейский.

И мгновенно перестал быть симпатягой, который пьет коньяк с их отцом, а снова стал английским полицейским, страшным и ненавистным.

Когда девочки вернулись, полицейские поднялись из-за стола, поблагодарили Габриэля и Розу за гостеприимство, предупредили Рахелику, чтобы она больше не оставалась на улице во время комендантского часа, и убрались восвояси.

– Наконец-то, – облегченно вздохнул Габриэль.

Ему уже казалось, что кошмар никогда не кончится и проклятые англичане так и останутся у них в доме. Почему бы и нет? Хорошенькие девушки и отличный коньяк. Да еще Роза, чтоб она была здорова, не закрывала рта. Его молчаливая жена трещала, словно проглотила радио. Он не знал, разговаривает ли она без умолку от страха, что если замолчит, случится нечто ужасное – англичане вдруг передумают и увезут всех на патрульной машине в кутузку, или же она хвастается своим замечательным английским. Слава богу, на этот раз она ни словом не обмолвилась, что работала уборщицей у англичан, а они не спросили, откуда у нее такой хороший английский.

Когда англичане ушли, он уселся в свое кресло, дрожащей рукой зажег сигарету и затянулся. Бросил взгляд на дочерей, старательно наводящих чистоту и порядок, на жену, которая после ухода англичан умолкла и сидела вышивала очередной гобелен (она вешает их на стену, как будто это произведения искусства, как будто здесь Лувр, а не убогая квартира в Охель-Моше).

Габриэль вздохнул, и острая боль пронзила грудь. Как? Как это случилось? Они жили в роскошном доме на Кинг-Джордж, рядом с Рехавией, – и вот снова вернулись в Охель-Моше, да еще в гораздо худшие условия, чем прежде. Он был зажиточным человеком, которого все уважали, у него была процветающая лавка деликатесов и автомобиль – а теперь у него ни гроша за душой. Всю свою жизнь он прожил в доме, где всегда водились деньги; семья Эрмоза не была чересчур богатой, но и не бедствовала никогда. Почему именно ему вынесен такой приговор, именно ему суждено было привести семью на край пропасти? Может, это проклятие его матери? Но она же сняла свое проклятие в тот день, когда провела ливьянос, очистила его от всех грехов и благословила вернуться к жизни и быть успешным в делах. Она простила его и велела начать жить заново. Так откуда же проклятие? Кто навел на него порчу? Какой ужасный грех он совершил, чем он и его дочери заслужили такое наказание – упасть, как говорится, с высокой крыши в глубокую яму? Сколько еще он сможет тянуть лямку, пока не рухнет? А если рухнет, что будет с его дочерьми? Нет, он должен выдать их замуж, должен знать, что они устроены, прежде чем смирится со своей участью и сдастся. Ну а до тех пор он должен нести свое бремя, как бы ни было ему тяжело.