Мне было одиноко. Я скучала по вечерам, когда мы с Дотторе сидели до поздней ночи за приготовлением пилюль, скатывая их в кокосовую скорлупу. Я скучала по «Фезерз», по нашей комнате на втором этаже и даже, следует признать, по джину. Поняв это, я решила впредь воздержаться от пагубной привычки принимать большую часть жидкости в этом виде. Это было очень сложно, потому что всякий раз, когда я смотрела на Певенш, у меня во рту появлялся неприятный привкус, который хотелось смыть чем-нибудь горячительным. Но я не могла позволить себе пить джин, пока она рядом.

Бывали моменты, когда, глядя на Певенш, я хотела сказать ей пару «ласковых» слов в манере Зани: «Не надо губы дуть, ты, глупая корова. Я все равно тебя не возьму ходить по магазинам с эдакой рожей».

Когда ее выходки доводили меня до белого каления, я начинала давать ей некоторые препараты, которые взяла у Дотторе. Я добавляла щепотку тут и ложечку там, но не перебарщивала с этим, чтобы не навредить ее здоровью.

— Бедный ребенок, — говорила я, — ты выглядишь изможденной. Твой опекун не простит мне, если я привезу тебя в таком состоянии.

Она зашнуровывала корсет так туго, что я боялась, как бы это не навредило ее внутренностям. Однако ее старания ничего не давали, так как плоть начинала выпирать у нее подмышками и внизу живота.

Конечно, препараты Дотторе стимулировали аппетит. Я не давала ей много есть. Лишь столько, сколько необходимо в ее возрасте, не наедаясь до отвала. Пытаясь утолить ее аппетит, я тратила много средств. Мне казалось, что она не ест только тогда, когда спит.

На второй день пути я надела передник с толстой подкладкой, выкупленный у Дотторе. Он был очень удобен. Я вспомнила, как была беременна шестнадцать лет назад. Этот передник, придававший мне вид недавно забеременевшей женщины, был определенно приятен. Мне было интересно, как отреагирует Певенш. Однако она совершенно его не замечала.

Когда мужчины начали оказывать мне дополнительные знаки внимания, помогая сесть в карету и выбраться наружу, а женщины задумчиво гладили по щеке и задавали разные интимные вопросы, ей пришлось заметить изменение моей фигуры. Она смотрела на меня с презрительной улыбкой. С удивлением я осознала, что она не понимает того, что видит. Несмотря на то, что она была уже достаточно взрослой, она не имела ни малейшего понятия об основополагающих принципах жизни. Она просто подумала, что я, как и она, накопила жирку. Этот удар по моей привлекательности радовал ее сверх всякой меры.

10

Примирительная настойка

Берем настойку опия, две драхмы, масло мускатного ореха и корицы, всего по четыре капли; смешать.

Обладает известными свойствами опия, но в более изысканной манере, помогает при рвоте и поносе; кроме того, настой не проявляет явных свойств опия, потому пациенты и их родственники не могут его распознать. Этот трюк бывает чрезвычайно полезен, когда они докучают и мешают либо по глупости относятся к опию отрицательно.

Чем ближе мы подъезжали к Венеции, тем мягче становился климат. Я нервничала все сильнее. Моя уверенность ослабела из-за явного презрения, которое испытывала ко мне Певенш, и я начала терять веру в положительный исход дела.

Как я собиралась протащить через всю Венецию эту огромную, затянутую в кофты девочку, которая была выше и намного толще меня, и запереть ее в монастыре, не привлекая внимания? Меньше всего мне хотелось, чтобы по городу распространился слух, что в монастыре Сант-Алвизе, который я выбрала для нее, заточили какую-то иностранку.

Чтобы усилить мои страхи, Певенш сделала то, что заставило мою кровь похолодеть.

Я всегда знала, что она очень дорожит своим образом ребенка. Я видела, как глупо в ее жирных руках выглядит маленькая укулеле, какие нелепые детские разговоры она ведет. Когда мы оставались одни, она вела себя как взрослая, но стоило нам оказаться среди других людей, начинала прикидываться маленькой девочкой. Также она питала слабость к сказкам. Особенно любила говорить о сказочных персонажах словно об исторических личностях. Я с грустью подумала, что она поверила бы в фей, если бы они делали хорошие клубничные пироги.

Однажды, когда карета, покачиваясь, грохотала по горному перевалу, Певенш вывел из себя крик ребенка, громко плачущего в спертом воздухе кареты, которую мы делили еще с четырьмя пассажирами. Его мать сильно укачало, потому она рассеянно смотрела в окно, не обращая внимания на ребенка. Другими нашими попутчиками были изысканно одетый мужчина лет пятидесяти и вдова с холодным взглядом, возможно француженка, которая на своем веку, вероятно, повидала слишком много суровых зим и слишком мало теплых весен. Если они были вместе, то, скорее всего, отношения у них сложились довольно натянутые, поскольку их взгляды никогда не встречались. Что-то в них заставило меня поежиться. Я пыталась уверить себя, что все незнакомцы внушают мне подозрение в нынешнем положении и что в этой паре нет ничего угрожающего. Пока малыш завывал, они напряженно смотрели в окно, желая быть в тысяче километров от этой кареты. По всей видимости, они слишком мало понимали в воспитании детей, чтобы взять дело в свои руки. К тому же им была неприятна сама мысль об общении с хнычущим ребенком, которому было года четыре от роду.

Внезапно голос Певенш перекрыл завывания ребенка, стук колес по камням и шум ветра за окном. Он не был приятным. Он, как и ее укулеле, проникал в мозг и требовал внимания без надежды на избавление.

Здесь, посреди густого леса, она решила явить еще одну грань своей детской натуры, явно посчитав мальчика соперником. Она решила рассказать нерасположенной к подобному развлечению публике историю Гензеля и Гретель.

Ребенок перестал плакать и начал слушать. Я не уверена, понимал ли он английский язык, но он определенно догадался по ее тону, что она рассказывает сказку. Не уверена, что и его мать понимала Певенш. Она устало улыбнулась, взглянув на мальчика, внимательно слушающего Певенш, и, воспользовавшись моментом, запихнула ему в рот соску. Он принялся сосать ее с довольным видом, пока Певенш продолжала вещать высоким сухим голосом, переходя на зловещий шепот при каждом неожиданном повороте событий в истории. Я не смогла определить, понимали ли другие попутчики Певенш, но в моем параноидальном состоянии мне показалось, что я заметила в глазах мужчины тень понимания. Глаза вдовы оставались бесстрастными.

Певенш торжественно завершила сказку:

— А мачеха, несколько раз вздрогнув, умерла.

Я ненавидела каждое слово этого рассказа, звучание противного тонкого голоска. Как всегда, она пыталась произвести впечатление недавно родившегося олененка, а не раздобревшей коровы, которой она была на самом деле.

Между тем, увлекшись перипетиями повествования, мальчик замарал штанишки. По карете распространился солено-гнилостный аромат. Я громко чихнула, желая обратить внимание матери на ее обязанности.

Певенш повернулась ко мне и улыбнулась:

— Какое хорошее у тебя обоняние, мадам Жонфлор! Помни, у ведьм очень плохое зрение, но отменный нюх.