– И не только я, – злорадно уточнил Сахнович.

5

Настя подумала: «Ловушка!», и то же самое было написано на лице Иннокентия. На лице Покровского было написано что-то более сложное, что-то имеющее отношение к признанию собственной вины и готовности понести заслуженное наказание… Проще говоря, от Покровского в этот момент не было никакого толку.

Сначала ловушка была лишь ударившим в мозг словом, лишь вступившим под колени парализующим страхом, но не более – никого, кроме Сахновича, на кладбище не было видно, и Настя даже подумала, что это блеф, обман со стороны озлобленного призрака. Наверное, нечто похожее пришло в голову Иннокентию – он несколько секунд напряженно оглядывался по сторонам, прижавшись спиной к дереву, а потом отлепился от ствола и шагнул в сторону Сахновича.

Здесь его и достал снайпер.

То есть Настя подумала, что это могла быть работа снайпера – настолько четко и равномерно простучали эти выстрелы, словно какая-то машина забивала гвозди. Забив достаточное их количество, машина замолчала. Сахнович стоял на прежнем месте и ухмылялся, Иннокентия же видно не было; как ни колотилось Настино сердце, она все же напомнила себе, что переживать за словившего пять или шесть пуль Иннокентия – дело абсолютное бестолковое, он отряхнется и дальше пойдет. А вот ей самой хватит и одной пули, причем этой пуле, наверное, даже не потребуется пробивать Настино сердце, достаточно будет пронестись с путающим свистом где-то поблизости, и все, прощай, жестокий мир…

А вот тебе и облом, жестокий мир не торопился ее отпускать, и в данную минуту он принял облик майора Покровского, который лежал на пузе у соседней могилы и безостановочно повторял что-то вроде:

– Звый свих! Звый свих!

Настя решила, что Покровский с перепугу перешел на чешский, но затем все-таки сообразила, что Артем пытается произнести фразу «Вызывай своих!», однако алкоголь и страх совместными усилиями оставили от дикции Покровского рожки да ножки.

– Вызывай своих, – бормотал Покровский, выставив пистолет куда-то вверх, словно собирался сбить международную космическую станцию. – А то нас сейчас покрошат в куски, как пить дать… Один, я видел, в окне синагоги, справа, другие… – При мысли о других у него перехватило дух.

Если бы Настя сейчас ему сообщила, что никаких своих она вызвать не может, Покровский, наверное, пустил бы себе пулю в лоб. Или схватил Настю за шиворот и потащил в качестве трофея Сахновичу, выторговывать себе прощение. Оба варианта, на Настин вкус, были так себе. К тому же у Насти имелся скрытый козырь в лице Иннокентия, и хотя сейчас этот козырь валялся где-то между могил, она не сомневалась – понадобится куда больше пуль и прочего вооружения, чтобы остановить Иннокентия, который рвется взыскать старый долг.

– Артем. – Голос Сахновича звучал пугающе близко. – Ладно тебе прохлаждаться, вставай. Пошли. Хозяин ждет.

Покровский издал такой звук, будто угодил в медвежий капкан, челюсти которого медленно и неотвратимо дробят его кости.

– Артем? – голос стал еще ближе. – Пошли, расскажешь Леонарду, чем ты ему отплатил за все хорошее.

Покровский, вероятно не совсем соображая, что делает, выстрелил не глядя, перекатился за другую плиту и выкрикнул оттуда:

– Хорошее?! Это от Леонарда – хорошее?! Физическая смерть не освобождает от исполнения контракта… Это – хорошее?! Я сыт по горло вашим цирком уродов, я уйду к нормальным людям…

– А ты им нужен? – поинтересовался Сахнович.

Настя слушала этот диалог, прижавшись к холодной могильной плите, и надеялась, что за столь интересным разговором Сахнович и его невидимые приятели позабудут про нее, не вспомнят, что Покровский пришел на кладбище не один… Наверное, самое время было молиться, только Настя не знала ни одной молитвы, а и знала бы – сработали бы они на старом еврейском кладбище? Может, тут и молитвы срабатывали исключительно старые и еврейские? Прав был Смайли, когда говорил, что люди только и занимаются, что делят собственную единую расу по цвету кожи, религиозной принадлежности, политическим взглядам, спортивным привязанностям, стандартам телефонной связи…

– …по крайней мере, останусь человеком! – продолжал орать Покровский. – А не таким уродом, каких делает Леонард и каких…

Это была странная фраза, и Настя чуть вытянула шею, чтобы увидеть Покровского. Она его увидела.

Покровский молчал. К его затылку был приставлен пистолет, а пистолет держал в руке какой-то светловолосый мужчина. Он почувствовал на себе Настин взгляд и, прежде чем та успела юркнуть за плиту, посмотрел на Настю в ответ и подмигнул; не игриво, не весело, но холодно и бесстрастно.

– Анастасия, подъем, – сказал Сахнович. Оказалось, он подошел к ней вплотную. Настя резко вскочила, хотела как-нибудь обозвать серого капитана или сразу вцепиться ему в горло, но боковым зрением заметила слева от себя еще одного светловолосого мужчину. И у этого тоже был пистолет, уставившийся на Настю недружелюбным черным глазом.

– Вы это зря… – внезапно охрипшим голосом произнесла Настя. – Это вам не деревня Кукуево, это центр Европы. Сейчас сюда понаедет полиция, так что…

– Полиция? – оборвал ее Сахнович. – И что с того? Не надо бояться полиции, Настя. Лично я не боюсь полиции. Это вообще большой плюс в смерти – перестаешь бояться. Хочешь попробовать, Настя? Хочешь?

Он надвигался как темное облако, несущее с собой отраву, и Насте подумалось, что все это уже было – ненависть к Сахновичу и отчаянное желание что-то сделать с этой отвратительной серой фигурой, погрузить ее по горло в такую же липкую смесь страха и беспомощности, в какой стояла она сама… И ведь тогда, раньше, она что-то сделала, она не стала просто стоять и смотреть, при том что тогда она была моложе, глупее и вообще… Тем не менее она выкрутилась. Выкрутилась?

– Хочешь? – Его полупрозрачные губы почти не шевелились, но звук тем не менее достигал Настиных ушей, а его полупрозрачные руки тянулись, тянулись…

Она прыгнула вперед и попала как будто бы в вату, но не мягкую, а колючую; Настя изо всех сил заработала руками и ногами, чтобы прорвать ватную пелену, и какое-то время спустя – ей казалось, что прошло не меньше минуты, – ее ноги снова коснулись твердой кладбищенской земли. Сахнович был у нее за спиной, и она поняла это не сразу, ей не дали времени на понимание… Впрочем, как обычно.

Уже в следующую секунду что-то быстрое и тяжелое ударило ее в живот и сбило с ног, Настя завопила изо всех сил, пытаясь сбросить с себя непрошеную ношу, но та оказалась слишком тяжела и закрыла для Насти ночное небо Праги, что было не так уж и плохо, учитывая, что в этом небе грохотали громы, летали высокие яростные крики, кто-то признавался в своей боли, а кто-то в желании убивать; металл бил в живое, металл бил в мертвое, и эхо исторгаемой злобы расходилось во все стороны, как взрывная волна, проникая в почву и заставляя мертвецов раздраженно ворочаться, сетуя, что долгожданного покоя они не обрели и здесь…