Несколько позже, приблизительно в 15 часов, Литтлфилд обнаружил, что стена разделительного коридора очень горяча. «Я едва мог дотронуться до неё рукой,» — заявил Литтлфилд под присягой (дословно: «I could hardly bear my hand on it»). Опасаясь пожара, он предпринял попытку войти в лабораторию из коридора, вошёл в тамбур, но… дверь из тамбура в лабораторию оказалась закрыта на засов изнутри. Тогда Литтлфилд попытался проникнуть в лабораторию с другой стороны — из небольшой аудитории 1-го этажа, но дверь оказалась заперта.

Выйдя на улицу, Литтлфилд принялся заглядывать в окна лаборатории, опасаясь увидеть дым или открытое пламя.

То, что последовало далее, имеет большое значение для настоящего повествования, поэтому мы процитируем показания Литтлфилда дословно: «Я вскарабкался по стене к окну лаборатории, обнаружил, что оно открыто, и влез внутрь. В печи, где [впоследствии] были найдены кости, горел огонь, но не сильно. Печь была завалена железными горшками и минералами. Вся решётка была заполнена; на решётке стоял большой цилиндр [допрашиваемый назвал так самый большой из набора тиглей]. Я подошел к двери, где находится газовый счетчик, а также две бочки, в которых [раньше] было много воды, и обнаружил, что большая часть воды исчезла. В предыдущую пятницу бочки были заполнены водой. Я обнаружил также, что большая часть содержимого двух бочек сосновой смоляной щепы для растопки, бывшая в наличии ещё в пятницу, теперь исчезла. Поднимаясь по лестнице, я увидел следы, которых никогда раньше не видел. Эти пятна не были похожи на воду. Я попробовал это вещество на вкус, оно напоминало кислоту. Когда я вошёл в заднюю отдельную комнату доктора [речь о кабинете позади большого лекционного зала на 2-м этаже — прим. А. Ракитина], я обнаружил большие пятна такого же рода. Затем я спустился вниз по лестнице и вылез из окна. Причина, по которой я особенно обратил внимание на расход воды, заключалась в том, что несколько раз, когда я пользовался ею, доктор Уэбстер останавливал это, говоря, что вода забрызгивает полы и [водопровод] производит слишком много шума.»[17]

На следующий день — напомним, речь идёт о праздничном Дне Благодарения 29 ноября — Литтлфилд профессора Уэбстера не видел. В тот день уборщик принялся разбирать стену в ассенизационную камеру из смежного помещения в «своей» части подвала. Почему он вдруг решил этим заняться, из текста показаний понять невозможно. В текст показаний Литтлфилда вставлена очень странная фраза, которая призвана объяснить мотив его действий, но насколько убедительно она звучит, каждый из читателей может решить сам: «Я считал, что если доктора Паркмена когда-нибудь и найдут, то найдут его либо под этим зданием, либо внутри него. Если его и можно было где-то найти, то только здесь.» («if Dr Parkman was ever found, he would be found under or in that building. He would be found there, if anywhere.») Казалось бы, накануне Литтлфилд проник в химлабораторию, заглянул в печь, удостоверился в том, что пожар зданию не грозит и ничего криминального в закрытом помещении не происходит… То есть он снял все терзавшие его подозрения, но… Но на следующий день уборщик с похвальным, но не до конца понятным рвением принялся разбирать капитальную стену в подвале.

На самом деле этот порыв выглядит совершенно необъяснимым, точнее — необъясненным.

Литтлфилд начал свой трудовой подвиг в подвале в 15 часов, в его распоряжении, согласно его же показаниям, имелись только кувалда и долото. Работа оказалась тяжёлой и в течение дня Литтлфилд извлёк из стены всего 2 кирпича. Устав, он бросил своё занятие и отправился отдыхать.

Отдых у уборщика оказался довольно специфическим — он танцевал всю ночь, если точнее, то до 4 часов утра на балу. Что это был за бал, не совсем понятно. Нам известно, что Эфраим являлся членом масонской ложи, кстати, как и его отец; то ли бал устраивался «вольными каменщиками», то ли это просто была весёлая пьянка у друзей — неясно. Но факт остаётся фактом — и Литтлфилд признал это в своих показаниях, — что ночь с 29 на 30 ноября он весело проскакал 18 кругов котильона. Котильон — это очень вариативный танец, не имевший строгого канона, но известно, что 1 его круг мог длиться очень долго. То, что Эфраим в ту ночь сделал 18 кругов, свидетельствует о том, что он прекрасно себя чувствовал и, как минимум, увлёкся танцем.

Измученный ночным развлечением, Литтлфилд возвратился домой и проспал до 9 часов утра 30 ноября.

Проснувшись, Литтлфилд отправился на кухню пить чай, когда неожиданно туда явился доктор Уэбстер с газетой в руках. Он спросил уборщика, есть ли какие-то новости о деле Паркмена? Затем последовал небольшой разговор на разные темы, после чего профессор ушёл. Такое поведение Литтлфилд также счёл нетипичным для профессора и потому подозрительным.

Затем в официальных показаниях Литтлфилда неожиданно возникает пассаж о согласованности его действий по разбору стены в подвале с доктором Генри Джейкобом Бигелоу (Henry Jacob Bigelow).

Тут мы подходим к моменту очень деликатному и важному для понимания подлинной подоплёки тех давних событий. В конце очерка нам придётся вспомнить о деталях, которым сейчас необходимо уделить должное внимание. Поэтому отступление, последующее ниже, призвано не просто расширить кругозор читателя, а сообщить ему значимую информацию, которая в своём месте понадобится для необходимых разъяснений.

Доктор Генри Бигелоу оставил определенный след в истории медицины и о нём даже есть статья в русскоязычной «Википедии», правда, крайне куцая и неинформативная. Поэтому есть резоны её немного дополнить. Доктор Бигелоу происходил из старинного и очень уважаемого рода «первых пуритан», то есть являлся выходцем из той же самой среды «массачусетских элитариев» что и Джордж Паркмен, Джон Уэбстер и некоторые другие действующие лица этой истории. В этой связи достаточно сказать, что дальний родственник Генри и его однофамилец — Джон Прескотт Бигелоу (John Prescott Bigelow) — в описываемое время являлся крупным региональным политиком, как раз в 1849 году вступившим в должность мэра Бостона. То есть это был род влиятельный, богатый и уважаемый.

Родившийся 11 марта 1818 года Генри Джейкоб был довольно молод — ему шёл 32-й год. В возрасте 19 лет он закончил Гарвардский Медицинский колледж и остался в нём работать. Область его научных интересов в то время была сосредоточена на ингаляционной хирургической анестезии, то есть разработке метода обезболивания посредством вдыхания некоего газа или смеси газов. Собственно, разработкой рецептуры подобной смеси Бигелоу и занимался. Как несложно догадаться, свою