того, что показания Литтлфилда, данные в декабре, сделались намного более обличающими, нежели их первоначальная версия от 30 ноября. Причём новые детали оказались связаны с подкреплением подозрительности поведения именно профессора Уэбстера, а не кого-либо другого из персонала колледжа. Например, весь рассказ о пребывании Литтлфилда с 13:00 до 14:15 возле аудитории, где читал лекцию профессор Холмс, отсутствовал в первоначальной версии показаний уборщика и понадобился он для того, чтобы обвинение могло заявить: Джордж Паркмен не входил в здание колледжа через главный вход и не поднимался на 2-й этаж, если он и входил внутрь, то только через боковую дверь первого этажа!

При этом само по себе утверждение Литтлфилда, согласно которому он пробыл возле большого лекционного зала почти час [или даже больше], выглядит несколько… ну, скажем мягко, недостоверно. Чем он занимался всё это время — газеты читал? кроссворды разгадывал? стоя спал? Понимая, что пребывание в том месте в то время требует какого-то разумного объяснения, Литтлфилд упомянул впоследствии, будто прилёг на диван перед аудиторией и задремал, но звучит такое объяснение как-то… притянуто, мягко говоря.

Есть в протоколе допроса и иные косвенные указания на его искусственность. Так, например, пересказывая скандальный разговор Уэбстера и Паркмена, имевший место 19 ноября, Эфраим Литтлфилд между делом упомянул, будто это был последний раз, когда он видел мистера Паркмена. А через несколько абзацев он на голубом глазу утверждает, будто увидел последнего около часа пополудни 23 ноября, когда Паркмен направлялся к Медицинскому колледжу! Несомненно, в данном случае мы имеем дело с явным огрехом и связан он с не очень внимательным редактированием текста, который на протяжении длительного времени правился, дополнялся и уточнялся стороной обвинения.

Фрагмент показаний Эфраима Литтлфилда, посвящённый описанию конфликтного разговора между Уэбстером и Паркменом в понедельник 19 октября. Рассказ свидетеля заканчивается фразой: «Это был последний раз, когда я видел доктора Паркмена» («This was the last I saw of Dr Parkman»). А через несколько абзацев Литтлфилд на голубом глазу повествует о том, как в середине дня 23 ноября он увидел Паркмена, шедшего в сторону Гарвардского Медицинского колледжа со стороны Фрут-стрит.

Над текстом, несомненно, поработала рука редактора, много чего добавившего в первоначальный рассказ Эфраима Литтлфилда. И что в конечной версии этого рассказа осталось от первоначального варианта, сказать сложно.

Окружная прокуратура очень быстро определила Литтлфилда на роль главного свидетеля обвинения, а потому уборщику надлежало быть максимально убедительным. Кроме того, он был весьма заинтересован в том, чтобы получить выплату размером 3 тыс.$, которая, напомним, была обещана всякому, кто установит местопребывание Джорджа Паркмена. Мы не ошибёмся, сказав, что Литтлфилд был весьма мотивирован для того, чтобы максимально взаимодействовать с прокуратурой, а потому к сказанному этим свидетелем следует относиться если не с подозрением, то с осторожностью уж точно.

Теперь следует сказать несколько слов о профессоре Джоне Уэбстере, внезапно для себя оказавшимся в самом эпицентре напряжённого расследования. Лишь 2 декабря он более или менее пришёл в себя и обрёл возможность рассуждать здраво. Первый вопрос, заданный им при встрече с отцом, касался того, кто именно сделал находку? Услыхав фамилию Литтлфилда, Уэбстер схватился за голову и буквально упал на тюремную кровать с криком: «Этот низкий человек погубил меня!» Узнав о подозрениях в свой адрес и скором оформлении ордера на арест, профессор Уэбстер официально заявил на допросе о собственной невиновности, после чего отказался отвечать на вопросы и озаботился подбором адвоката.

В защитники он пригласил Эдварда Декстера Сойера (Edward Dexter Sohier), опытного адвоката, в чьей компетентности Уэбстер имел возможность удостовериться ранее. Сойер прежде оказывал услуги профессору при досудебном урегулировании некоторых имущественных претензий со стороны кредиторов. Адвокату всегда удавалось добиться некоторых уступок в интересах Уэбстера, и потому последний был чрезвычайно высокого мнения о профессиональных качествах Эдварда. Существовала, правда, одна загвоздка, позволявшая усомниться в правильности выбора Джона Уэбстера. Эдвард Сойер специализировался на гражданском праве и в уголовных процессах прежде не участвовал. В каком-то смысле ему предстояло сыграть на чужом поле. Разумеется, Сойер понимал, как работает уголовное правоприменение, и для расширения кругозора мог ознакомиться со специальной литературой, но всё же имеются большие сомнения в том, могли ли теоретические знания компенсировать отсутствие практического опыта. Непонятно было, сможет ли Сойер вообще провести допрос свидетеля во время судебного заседания.

Многие родственники и друзья рекомендовали Уэбстеру взять другого защитника, но профессор об этом и слушать не хотел. В конце концов, сам Сойер поставил вопрос о привлечении опытного адвоката, специализировавшегося на уголовном судопроизводстве. Уэбстер уступил, и Сойер привлёк себе в помощь Плиния Т. Меррика (Pliny T. Merrick), имевшего за плечами более сотни сложных судебных процессов, на которых ему удавалось сохранить жизни клиентам, потенциально рисковавших отправиться на виселицу.

Впрочем, тут мы немного забежали вперёд, поскольку Меррик появился спустя более 2-х недель с момента задержания Джона Уэбстера. Последний, договорившись с Сойером о привлечении его в качестве защитника, заявил, что намерен подготовить кое-какие «тезисы» в свою защиту. Этим «тезисам» Сойеру надлежало следовать в процессе исполнения его обязанностей по защите.

Испросив стопку бумаги, перо и чернила, Джон Уэбстер сел сочинять «тезисы» в собственную защиту и корпел над ними более 3-х недель. Из-под его пера вышел весьма внушительный труд — почти 200 рукописных страниц! — но никто, кроме адвоката Сойера, это эпистолярное наследие подозреваемого профессора химии не видел. Лишь в 1970 году, спустя 120 лет со времени настоящего повествования, «тезисы» Уэбстера были найдены, благодаря чему мы сейчас представляем, какими аргументами обвиняемый обосновывал собственную невиновность.

Одиночная камера в окружной тюрьме Саффолка на Леверетт-стрит, в которой содержался профессор Уэбстер. Условия его пребывания были не в пример комфортнее тех, какими довольствовалось абсолютное большинство узников. Камера имела 2 окна, из мебели в ней находились 2 стола, военная походная кровать с толстым ватным матрасом, зеркало, стул. Как человек образованный, известный и уважаемый Джон Уэбстер пользовался определёнными привилегиями, недоступными другим заключенным.

Итак:

— Эфраим Литтлфилд сообщил полиции, будто заподозрил некую злокозненность со стороны профессора Уэбстера после того, как в химической лаборатории 28 ноября была запущена тигельная печь, чья работа привела к нагреву стены коридора позади её задней стенки. По словам уборщика, ранее топка тигельной печи никогда не производилась, а потому её использование после исчезновения Джорджа Паркмена не могло не настораживать. Данное утверждение Литтлфилда не было правдивым, поскольку тигельная печь была нужна Уэбстеру