Он ведь сказал, что любит меня. А еще, что нельзя добиться любви, принуждая к чему-либо силой. И поэтому он меня отпустил.

Я запустила пальцы в волосы, сжимая виски. Боль накатывала волнами. Захотелось уткнуться лицом в подушку и завыть от отчаяния. Вместо этого я откинула одеяло и спустила ноги на под.

— Мне надо ехать, — решительно произнесла я и, пошатываясь, поднялась. — Мне надо его найти. И я его найду.

Перед глазами потемнело, и Тая едва успела подхватить меня, укладывая обратно.

— Ваше высочество, вам еще нельзя ходить! Я немедленно позову целителя. Ох, беда с вами! Лежите и не смейте вставать, я мигом. — Она убежала, продолжая бормотать что-то о неразумных принцессах.

Я зажмурилась, с трудом сдерживая набежавшие слезы.

Я обязательно его найду.

Прошла еще неделя, прежде чем рана окончательно зажила. Даже когда спустя четыре дня от нее осталось лишь красноватое пятнышко, господин целитель не позволял мне подниматься, опасаясь возможных осложнений. Да и, по его словам, моя дважды сотрясенная в ту ночь голова требовала постельного режима, а не бешеных скачек в неизвестном направлении.

Я пыталась не послушаться. Тогда меня отловили на середине лестницы, а после этого забрали из комнаты всю одежду и поставили под дверью четырех гвардейцев вместо двух, которых я отвлекла очень убедительным фантомом.

Коль скоро сама я бегать не могла, я гоняла всех остальных. Уже выяснилось, что Дарел не вернулся во дворец. Его даже не видели проезжавшим через ближайший город по направлению к столице. Я не имела ни малейшего представления, куда он мог направиться, и это выводило меня из себя. Утешало только то, что Янтарь — это вам не бродяга без роду и племени, и принц Закатной Империи не может просто взять и бесследно пропасть! (Надеюсь…) Поэтому однажды он найдется, и тогда я тоже его найду, и все скажу! Сначала, что люблю, потом, что он дурак.

Или наоборот.

Я с тоской посмотрела в окно, размышляя, что же лучше звучит: «ты дурак, но я тебя люблю» или «я люблю тебя, но ты дурак». Небо тоже хмурилось, наверняка озадаченное подобным вопросом.

Сегодня мне разрешили наконец встать и даже одеться и пообещали, что, если я буду хорошо себя вести, то выпустят на прогулку в парк. Хорошо, в понимании господина целителя, к моему величайшему сожалению, лишенного всякого пиетета перед персоной голубых кровей, подразумевало лежать плашмя и смотреть в потолок. С этим я не очень хорошо справлялась. О чем мне не уставали напоминать и продляли постельный режим еще на день.

Он даже книжки все забрал, утверждая, что читать после сотрясения вредно. И мне оставалось только мерить шагами комнату и смотреть в окно. А там, как назло, не происходило ничего интересного. По крайней мере, наблюдать за непростыми отношениями уток в пруду мне давно уже надоело. И так ясно: та серая самочка однозначно предпочитает белошеего, а не сизого, поэтому я посоветовала бы ему поискать себе другую. Мог бы обратить внимание, например, на ту красотку с черным ожерельем, ах, как она на него смотрит…

Дверь с грохотом распахнулась, отрывая меня от размышлений о превратностях утиной любви. Опережая звук собственного стука, в комнату влетела Тая. Глаза у горничной сияли, как два факела над теми злосчастными воротами.

— Ваше высочество! — выпалила горничная. — Там… они!

Даже если девушка и хотела сообщить мне что-то еще, то не успела бы. Я выбежала из комнаты прежде, чем она произнесла еще хоть звук, почти кубарем скатилась по лестнице и вылетела на крыльцо как раз в тот момент, когда пятерка всадников остановилась во дворе. И чуть не лишилась чувств, словно какая-нибудь обморочная придворная дама, разглядев среди прочих до боли знакомую рыжую макушку, но вовремя опомнилась и слетела по ступенькам, чтобы с разбегу повиснуть у Янтаря на шее, стоило ему спешиться. Огневик аж ощутимо покачнулся, но на ногах все-таки устоял.

— Вот это прием, — раздалась над ухом привычная, чуть усталая насмешка.

От звука его голоса я окончательно осознала — он тут, рядом, вернулся, а потому стиснула руки еще сильнее, почти отрываясь от земли, и почувствовала, что вот-вот расплачусь от облегчения. Его ладони скользнули по моей спине, а затем он с силой прижал меня к себе.

— Люблю тебя, — прошептала я, зажмурившись, и всхлипнула. Хотела сказать про «дурака», но вместо этого только повторила: — Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.

— Так чего же ты плачешь, глупая? — улыбнулся Янтарь, гладя мои волосы.

И в этом голосе было столько тепла и нежности, что я окончательно расклеилась, и слезы покатились по щекам, быстро впитываясь в пахнущую пылью, гарью, потом, но еще и чем-то родным и знакомым одежду.

— Не зна-аю-у, — снова всхлипнула я, не открывая глаз.

А потом вспомнила, резко отстранилась и стукнула его кулаком в грудь, не придумав, как еще высказать свое возмущение.

— Ты где пропадал вообще? Ускакал, не сказав ни слова, бросил умирающую жену!

— Умирающую я как раз не бросил, — рассмеялся Янтарь. — И коль скоро жена уже не умирает, давай ты меня отпустишь хотя бы в ванную. Мы всю ночь провели в дороге.

Я хотела непримиримо возразить, скрестив руки на груди, чтобы не вздумал еще хоть раз выкинуть подобное, но огневик вдруг наклонился к самому моему уху и едва слышно прошептал:

— А если не отпустишь, то придется принимать ее со мной.

Мне показалось, что я покраснела до самых кончиков волос. Я нервно оглянулась на снующих совсем рядом людей: гвардейцы снимали с лошадей поклажу, негромко о чем-то переговариваясь, конюх переминался с ноги на ногу, ожидая, пока мы закончим разговор, чтобы забрать лошадь. Убедилась, что, кроме меня, этого никто не слышал, и поспешно посторонилась, пропуская Янтаря вперед.

— Жаль, — печально вздохнул огневик. — А спинку потереть?

— Дурак, — наконец-то озвучила я давно заготовленный приговор и, гордо вздернув нос, зашагала в сторону дома.

Под дверью ванной в ожидании, пока Янтарь наплавается, я крутилась, как кот вокруг кринки со сметаной, которую хозяйка все никак не оставит без присмотра. Жгучее любопытство не позволяло просто сесть в кресло и с независимым видом вернуться к наблюдениям за утиными страданиями, а столь же жгучее смущение — войти внутрь и начать расспрашивать, прямо пока моется. В итоге я мерила шагами комнату, то и дело замирая перед дверью, с мыслью: «Ну вот сейчас он точно выйдет!» Дверь же оставалась до неприличия равнодушной к моим взываниям.

Ну, он там заснул, что ли? Или утонул? А если заснул и утонул?

Разозлившись на саму себя за желание ворваться и проверить, я хмуро плюхнулась на диван. А мгновением позже дверь ванной наконец распахнулась. Я тут же отвернулась, будто и не дожидалась с нетерпением его появления, а с интересом изучала портреты на стенах, которые после недели валяния в постели вставали у меня перед глазами, стоило их закрыть. Янтарь пересек комнату, уселся рядом со мной, с хрустом потянулся, а затем и вовсе улегся, пристроив голову мне на колени.