— И вы всё это тащили?! Аллес капут…

— Миша нам не давал! — пожаловалась мама.

— Молодец, сына! Да я тут рядом, во-он наша общага!

И мы потопали по тропинке между молчаливых сосен. Деревья дремали, лишь порой, как бы спросонья, пошевеливали лапами, и тогда по хвое скользил снег, рассыпаясь в воздухе искристой пыльцой.

«Общага» оказалась «гостинкой», стильной и чистой, без тех загаженных темных коридоров с расписанными стенами, на кои я насмотрелся в будущем. Лифт, слава богу, работал. Не переставая гомонить, мы поднялись на тринадцатый этаж, и ввалились всем семейством в просторную комнату.

— Ух, ты! — обрадовалась мама, снимая шубку. — У тебя даже санузел есть!

— А как же! — моментально возгордился отец, с нежностью глядя на свою прелестную «половинку». — Майне кляйне…

— И плита! — восхитилась мама, как будто не замечая повышенного интереса к своей персоне. — Ух, ты… И холодильник!

— У меня и телевизор есть! — похвастался папа.

— А где мы спать будем? — крикнула Настя, заглядывая в «аппендикс»-альков, где уместилась двуспальная кровать.

— Лично я, — засмеялась мама, кладя ей руки на плечи, — вот в этом спальном вагоне!

— А у нас с тобой плацкарта! — подмигнул я сестричке.

— Это как?

— Постелим на полу! — бодро сказал отец, не сводя глаз со своей «Лидочки». — Аллес гут!

Настя захлопала в ладоши.

— Всё, всё! — мама повязала фартучек и приняла командование. — Быстро накрываем на стол! Наступающий пора встречать, а мы еще уходящий не проводили! Настя, на тебе сладкое и чай. Миша, почисти картошку, пожалуйста!

— Есть! — лихо козырнул я.

— Не померзла?

— Не успела! — фыркнул я.

Сестренка, напевая, вынула из сумки роскошный вафельный торт и две пачки невиданного чаю — «Цейлонского», по пятьдесят две копейки.

— Пап, а чайник где?

— Чайников не держим-с. Электросамовар! На подоконнике.

— Так, вижу…

Папа гордо выставил на стол бутылочку «Токайского», и отправил на балкончик «Советское шампанское» — впитывать холод, дожидаясь последних утекающих минут.

А я чистил картошку — и будто плавал в тихом омуте, с головой окунаясь в тепло и ласку. В час веселой суеты, немного бестолковой суматохи, как-то по-новому понимаешь родство и близость. По телику Иван Васильевич менял профессию, но Гарины больше интересовались собой.

Мама вешала шторы на голое окно, вытягиваясь стрункой, а папа удерживал ее, едва справляясь с жаркими позывами…

Настя вырядилась в макси — я купил ей в ЦУМе. Выглядела сестричка, как куколка, только стеснялась декольте, прикрываясь воздушным шарфиком…

Я толок пюре, не жалея масла, Настя колдовала над заваркой по всем канонам чайной церемонии, папа разделывал селедину, мама вдумчиво перемешивала «оливье»…

Почему-то именно в этот момент я поверил, что всё у меня выйдет на «хорошо» и «отлично». Пропали мои сверхспособности? Да и черт с ними! Переживу. Пусть даже в новом году КГБ и выйдет на мой след, но сцапать «Миху» и упрятать в сверхсекретный «ящик» чекистам вряд ли удастся — я себе такое «паблисити» наработаю, что придется Юрию Владимировичу договариваться с юным «селебом».

И СССР не загасят, не затопчут пятнадцать лет спустя! Не дам. Ведь получилось у меня семью на новую орбиту вывести! Я оглядел родных мне людей. Ныне я не ведал их будущего, но можно ведь дать волю мечтаниям, не отрываясь от коллектива и реала?

Папа накропает докторскую, станет солидным и важным… членом-корреспондентом. А пуркуа бы и нет? Будет ездить на всякие международные конгрессы и симпозиумы, да снисходительно похлопывать Билли Гейтса по плечу…

Мама завоюет славу прекрасного химика, прекрасного в обоих смыслах, и ее пригласят на работу в Берлин. Или в Будапешт, куда-нибудь в «Гедеон Рихтер». Выделят кандидату химических наук Л.В.Гариной дачу на озере Балатон, а мы с Настей не раз к ней наведаемся, чтобы скупнуться — и налопаться тамошнего паприкаша…

Сестричка… Хм. Это я сгоряча задумал ее по нашим с отцом стопам направить, в «айтишники». Настя — женщина до кончиков ногтей. Пусть уж лучше блистает на подиуме! Или на сцене. Что я, не договорюсь с режиссером? Опыт есть…

Да, немного наивно сравнивать родню и СССР, но ведь семья — ячейка общества, молекула государства…

Взбив толчонку в пух, я переложил произведение кулинарного искусства в большую тарелку, и отошел к окну. Ночь за стеклами скромно посвечивала фонарями, тепло сияла квадратиками отдельного жилья, зажигала шутихами.

«А ведь без меня Союз не спасти… — раскрутилась серпантином мысль. — Нет, члены Политбюро действительно… м-м… есть такое умное слово — индоктринированы идеями социализма. Они и вправду хотят счастья для всех, но не в силах осознать настоящие опасности. Не годятся рецепты старых побед в новой реальности! А „кремлевским мальчикам“ лишь бы танков наклепать побольше, негров облагодетельствовать, вволю поупражняться в марксистской схоластике… Они, как странники в ночи, бредут, шаря перед собой руками, не ведая, что впереди обрыв. И только я, я один знаю, куда мы все идем, и к чему можем прийти. До чего дойдем…»

— Всё, всё! Садимся! — громко скомандовала мама. — Проводим старый год. Петечка, наливай!

— А детям можно? — с лукавым наивом вопросила Настя.

— Ка-апельку! — лихо дозволила родительница.

— Молочка, — хохотнул папа, — от бешеной коровки!

«Токайское» пролилось в богемские бокалы, и они сошлись, брызгая высверками и переливами звона. Чем не рапсодия?

…Отговорил Брежнев. Хлопнуло, прошипело шампанское. Остыл набатный гул курантов. Нарисовалось кружево Шуховской башни.

Я склонился к Насте и зашептал ей на ухо:

— Пошли, погуляем! Папе с мамой хочется побыть наедине. Понимаешь?

Сестренка смущенно зарделась, и прощебетала:

— Мамочка, мы с Мишей сходим погулять!

— Куда? — мигом забеспокоилась мама. — Ночь на дворе!

— Новогодняя ночь! — с чувством сказал я, выразительно глядя на папу. — Там толпа народу, и елка! И вообще!

Отец заговорил с воодушевлением:

— Да пусть погуляют… э-э… с часок! Новый год, все-таки! А народ тут хороший, не обидят!

— Ну-у, ладно… — сдалась мама. — Только недолго!

— Мы на часок! — заверил я, влезая в свои «прощайки» и подавая шубку сестричке.

— Мерси! — церемонно присела Настя.

По коридору «общаги» гулял веселый шум. Народ бродил из комнаты в комнату, празднуя и поздравляя. От лифта приблизилась стайка девушек, по виду — третьекурсниц. Смеясь, они преградили нам с Настей дорогу. Высокая шатенка, над которой витал винный дух, грозно спросила меня: