глаза, Гил выскочил из душа и сорвал черное полотенце с вешалки на стене. Обернув его вокруг талии, он, не говоря ни слова, вышел из ванной.

* * *

— Ты можешь надеть вот это, — пробормотал Гил, когда я вышла из ванной в таком же черном полотенце. — Поскольку твоя одежда…

— Порвана и разрисована?

Он резко кивнул.

— Да.

— Спасибо. — Мой голос был мягким и тихим, когда я взяла предложенную одежду, пока мы стояли в его гостиной. Цветные пятна все еще скрестили нас из-за того, что мы не убирались и слишком много целовались в душе.

Его глаза встретились с моими.

Любые признаки эмоциональной связи исчезли. Снег и лед украшали его черты, помещенные туда из чувства самосохранения.

— Я покажу тебе, где ты будешь спать. — Повернувшись на каблуке, его белая футболка и серые треники выглядели восхитительно с его босыми ногами и влажными волосами.

Я схватила одежду с полотенцем и последовала за ним, пока он открывал дверь справа, украшенную граффити с изображением джунглей и дикой природы. Мой взгляд остановился на левой двери. Дверь, за которой я застала его, выходящим в ту ночь, когда водка и проваленные решения обеспечили мне незабываемое событие на руках и коленях.

Что там?

Мое любопытство рвалось наружу, когда я переступила порог спальни Гила. Я остановилась, изучая темно-серые стены и простой королевский матрас на полу. Никакого каркаса кровати. Никаких тумбочек. Ни ламп, ни предметов искусства, ни следов человеческого обитания.

Безликая коробка без намека на сложного человека, стоящего рядом со мной.

Я нахмурилась, почувствовав закономерность в его вещах. Либо у него не было времени на типичные вещи обычного человека, либо он жил экономно.

Заглянув в тень, я заметила углубления в бежевом ковре, где мог бы стоять большой комод. Под кроватью виднелись следы ковра. Намеки на то, что эта комната не всегда была такой простенькой.

— Ты всегда жил так скромно, или это твой новый стиль жизни? — спросила я, чувствуя себя так, словно снова вторглась в дом и мне здесь не рады.

Гил провел рукой по своим желтым волосам. Вежливое приличие маскировало едва сдерживаемую печаль.

— За последний год я продал несколько вещей.

— Почему?

Он поморщился, когда приливная волна боли залила его глаза.

— Неважно.

Мой желудок скрутило.

Этот ответ начал действовать мне на нервы.

Я хотела спросить, связано ли это с его постоянными синяками, побоями и таинственными секретами, но прикусила губу и промолчала.

Какой смысл, если я и так все знаю?

Направившись к небольшому шкафу в углу, он достал оттуда свежие простыни и одеяла. Бросив их на матрас, Гил встал и пожал плечами, как будто был так же растерян, как и я. — Я оставлю тебя отдыхать.

— Мы даже не ужинали.

Он скорчил гримасу, как будто я объявила, что ему придется сражаться с сотней росомах и бороться за свою жизнь вместо того, чтобы есть со мной.

Реакция Гила поразила меня. Его напряжение заставило меня притворно зевнуть.

— Знаешь что? Это не имеет значения. Я не голодна.

Он благодарно кивнул мне.

— Хорошо.

— Хорошо, тогда… — Я двинулась к кровати, чувствуя себя неуютно и отчаянно нуждаясь в собственном пространстве.

Я хотела пойти домой.

Хотела побыть одна… чтобы вернуться, когда успокоюсь, и сказать Гилу раз и навсегда, что он должен выбрать.

Выбрать меня.

Выбрать помощь.

Но Гил одарил меня натянутой улыбкой и склонил голову.

— Спокойной ночи, Олин.

Олин.

Больше никаких прозвищ. Больше никакого тепла.

Обнимая одежду, которую он мне дал, я кивнула, когда он вышел из комнаты.

— Спокойной ночи, Гил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Гил

— Прошлое —

Я много рисовал.

С тех пор как мисс Таллап намекнула, чего она от меня хочет, я не могу избавиться от ужасного ощущения тошноты. Каждый урок, который мы с ней проводили, вызывал у меня отвращение. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я боялся, что Олин догадается, что здесь что-то не так.

Я презирал мисс Таллап за то, что она отобрала единственное место, где я нашел убежище, и превратила его в еще одну помойную яму. Там я больше не был в безопасности. В этих коридорах за мной охотились так же, как и дома, и стресс постоянно усиливал мои бессонные ночи, заставляя меня проявлять вспыльчивость по отношению к Олин, когда она этого не заслуживала.

Единственное, что помогало, — это когда я погружался в рисование. Наброски были тем пластырем, в котором я нуждался, но когда я украл немного аэрозольной краски и однажды ночью, пока все спали, украсил бок промышленного здания, я нашел наркотик, который был мне нужен, чтобы избавиться от всех этих симптомов моей жизни.

Хотя бы на время.

Я не сказал Олин, что нарушил закон.

Я спрятал брызги на пальцах и больше не показывал ей свой блокнот, чтобы она не испугалась нарисованных мною картинок — изображений насилия, крови и людей, которых мучают обстоятельства, не зависящие от них.

Но сегодня родители Олин были особенно жестоки к ней. Она показала мне сообщение, которое ее мать отправила во время уроков. В нем говорилось о том, что она собирается на гала-концерт и что ей придется самостоятельно справляться с какими-либо трудностями. В этом не было ничего необычного, кроме того, что на гала-вечере собирались дети сотрудников, работавших в их телекоммуникационной компании.

Ее родители весь вечер тусовались со своими сотрудниками и их детьми и даже не захотели взять своего.

Придурки.

Как только закончился урок, я схватил ее за руку, бросив при этом полный отвращения взгляд на мисс Таллап, и выдернул Олин с территории школы. На те небольшие деньги, которые родители дали ей на ужин, мы съели по бургеру и картошке фри, а остальное спустили в каком-то игровом салоне в центре Бирмингема, играя в аэрохоккей и гонки на машинах, заработав несколько жетонов, чтобы выиграть глупое чучело страуса (прим. пер.: ostrich на англ.), которое стало Олиным прозвищем на весь вечер.

После, слизывая сахар с пальцев и бродя по пустым улицам, я достал из своего грязного рюкзака баллончик с краской и потряс его. Шарик внутри щелкнул о металл.

— Хочешь заняться чем-то не совсем законным, маленький страус?

Я ждал, что она потрясенно покачает головой, но вместо этого изящная ухмылка искривила ее губы.

— С тобой? Я готова на все.

И я влюбился с головой.

Никто другой не мог с ней сравниться.

Никто другой не значил для меня так много.

Конечно, я уже давно знал, что влюблен в