война и действовать нужно быстро. Но он убежден, что вы способны и мыслить быстро, и действовать. Так что пусть уж его убеждения останутся не опровергнутыми…

Владимир Алексеевич довольно сильно нервничал. В особенности сильно он нервничал после получения странного приказа из Петербурга, полученного по телеграфу. Конечно, то, что господин Павлов провел телеграфные линии до Севастополя, было очень неплохо, но вот приказ о том, что приезжающие в Севастополь новенькие войска «народного ополчения», сформированные именно Павловым, ему не подчиняются, не радовал. Особенно не радовал тем, что войска эти, на которые он вообще-то рассчитывал, выглядели просто шутовскими какими-то, одеты в сплошь испачканную грязными пятнами одежду и даже ружья их, длиной не более аршина, выглядели игрушечными. А командовал этим сбродом пожилой офицер, но в чине прапорщика.

Причем прапорщик оказался каким-то хамом — когда Владимир Алексеевич, встретив в Бахчисарае первый поезд с пополнением, поинтересовался у этого «командующего», чем, по его мнению, он может помочь армии и флоту, он, нагло усмехнувшись, ответил:

— Да не ссы ты, господин контр-адмирал, ни армии твоей, ни флоту дел более не будет. У нас вон какая сила, — он указал рукой на стаскиваемые ополченцами с железнодорожных платформ какие-то телеги, груженные железными трубами, — мы супостата с дерьмом завтра смешаем…

Выбить наглецу зубы адмиралу не дал лишь вчерашний приказ, однако контр-адмирал Корнилов вдруг понял, что в ближайшее время подмоги ему можно не ждать. А если учесть, что «союзники» высадили в Евпатории втрое больше людей, чем было у него, то ситуация казалась если не безнадежной, то по крайней мере критической.

Вот только казалась она такой всего лишь сутки. Причем поначалу казалась ближе к безнадеге — это когда разведчики донесли, что по меньшей мере два полка британцев пошли на Балаклаву, в которой он, контр-адмирал, оставшийся по сути командующим всеми войсками России в Крыму, смог оставить для обороны лишь один греческий батальон. Потому что эти же разведчики сообщили и о том, что из Евпатории к Севастополю выдвинулось почти пятьдесят тысяч вражеских солдат…

Владимир Алексеевич лично вышел на дорогу, возле которой солдаты и матросы Севастопольского гарнизона ждали вражеского наступления. Но британцев и французов до самого вечера так увидеть и не удалось. А ближе к полудню следующего дня его нашел тот самый прапорщик:

— Ну что, господин адмирал, как я и обещал, дел вам тут больше нет. Хотя, пожалуй, стоит вам солдатиков послать супостатовы тушки закопать. Сами-то они не закопаются, а мои ребята подустали…

— Кого закопать?

— Ну этих, хранцузов с англичанами и сардинов: мы их быстренько поубивали, но уж что с ними дальше делать, то уж не наша работа. У меня задание было захватчика ликвидировать, а что далее делать, мне не приказали. Так что мы тушки эти даже не обобрали толком, так вы уж распорядитесь там…

— Извини, прапорщик, я что-то не понял…

— Переволновались, не иначе. А всё потому что не поверили. Ну да бог с вами, поясню. Вверенные мне войска десант захватчиков весь уничтожили.

— Как?!

— Ну, против тех, что на Балаклаву пошли, я послал усиленную минометную роту. Они встретили врага в горах еще и просто перемешали их с… с навозом перемешали. С десяти стволов термобарами да в ущелье — у наглов шанса выжить просто не было. А что на Севастополь шли, так мы подождали пока они из города выйдут и термобарическими их, термобарическими! Двести ракет в залпе — это вам не кот чихнул, всего-то четыре залпа и понадобилось. А потом уже с карабинами по Евпатории прошлись и там всех зачистили… приказ у нас был: уничтожить.

— А не боялись, что корабли по вам пушками пройдутся? У британцев же бомбы Шрапнеля в большом ходу, любят они ими по берегу лупить…

— Какие корабли? А, французы с британцами? Так их корветы, что из Николаева пришли, уже все потопили. Но морякам проще, им хоронить никого не нужно… а знаете что? Вы только солдатикам скажите, пусть они тушки эти, что на дороге валяются, как разденут-обдерут, обратно в Евпаторию оттащат. У меня приятель на корвете капитаном служит, моряки дохлятину просто в море покидают и все дела…

— Корветы? Какие корветы?

— Ну как хотите. А корветов тут четыре было: «Заря», «Алтай», «Восток» и «Восход»… нет, «Восход» — это уже вроде как фрегат. В Севастополь они послезавтра или третьего дня приплывут: завтра в Симферополь должны народные дружины приехать и береговая охрана, и как они приедут, корветы из Евпатории сюда и поплывут.

— Там ведь было кораблей, если с турецкими считать…

— Шестьдесят семь было. Мне приятель как раз говорил, что из-за этого трудновато было их топить: прикрывали они друг друга. Но, хоть и потратить пришлось на каждый корабль чуть ли не по три снаряда, справились.

— Прапорщик, ты что пил-то? Бред ведь несешь, а от тебя спиртным не пахнет.

— А…, — прапорщик только рукой махнул. — Ладно, ты все же насчет тушек распорядись, я резервную роту дорогу показать отправлю. А ещё ты, ваше превосходительство, готовь нынче десант. Через неделю придут сюда транспорты вспомогательные, пойдем Константинополь у басурман обратно в веру православную забирать.

Еще два дня Владимир Алексеевич был убежден, что у старого прапорщика окончательно «крыша съехала» — даже после того был убежден, как лично увидел дорогу, усеянную изувеченными телами британцев и французов. Но когда в Севастопольскую бухту вошли упомянутые прапорщиком «корветы» и «фрегат», а за ними стали по одному заходить обещанные «вспомогательные транспорты», мнение его резко поменялось…

Николай с некоторым раздражение слушал, как Карл Васильевич буквально кричал о том, что Павлова нужно немедленно призвать к порядку, а затем арестовать и, может быть, даже повесить. Но раздражало его не содержание его крика, и даже не жуткий акцент «русского немца», а резкий, буквально скрипящий голос старого министра. Дождавшись, когда тот на несколько секунд замолчит, он высказал свою точку зрения:

— Ты не прав, Карл Васильевич. Во-первых, Павлов давно уже предупреждал, что твои действия ни к чему иному привести и не могли. Да, ты очень верно предсказал, что России придется в одиночку воевать со всей Европой, но ты же и добился того, что у нас ни одного союзника не осталось. А во-вторых, после того, как Павлов свою работу закончит, все твои договоренности с теми, кто их никогда соблюдать и не собирался, не будут иметь никакого смысла. Да, он поступает не очень хорошо, и где-то в глубине души я даже готов его за это осудить… морально. А вот материально…