Кони: гнедые, вороные, пегие, в яблоках.

Перекованные. Все перекованные.

Всадники: голые по пояс, в ровдужных рубахах, в распашных кафтанах.

Боотуры. Все — боотуры.

Ближе, ближе.

Земля дрожит. Сильней дрожит. Еще сильней.

К нам скачут.

Убивать скачут.

Нас убьют.

Нет. Мы убьем.

Земля раскололась под утро, в ту смутную пору, когда небо бледнеет, как трус при виде ножа, рассвет прячется за горами, а ночь топчется на мягких лапах, решая: уйти или чуто̀к задержаться?

Вот и Бэкийэ Суорун все не мог решить: выбираться ему из юрты по малой нужде, или поваляться под теплой шкурой, пока не прикрутило под завязку? В итоге мочевой пузырь-боотур победил лень, и Суорун с шумным сожалением оставил нагретую берлогу. Косолапой рысцой он добежал до зарослей ольховника, плохо различимых в предутренней мгле, и с облегчением зажурчал. А когда наладился стряхнуть последние капли, тут и тряхнуло, да весь мир и не по своей воле. Бранясь хриплым шепотом, похожим на грай стаи ворон, Суорун заморгал единственным глазом. На востоке вспухал горб кровавого зарева, и в первый миг адьяраю почудилось: солнце! Восход, что ли? Нет, для восхода рановато. Кто-то из-под земли лезет, коротким путем. Нам ли не знать? Суорун и сам не раз, не два спрямлял дорогу подобным способом. Гость заявился? Надо бы глянуть, что за гость...

Сунув два пальца в рот, адьярай свистнул Оборотня.

— Чего свистишь? — мрачно спросили из урасы, стоящей по соседству. — Ни свет ни заря, а он прямо в ухо щебечет... Всю удачу высвистишь!

Бэкийэ Суорун задумался: отвечать или промолчать? Ответишь — свары не избежать. С этими гордецами, небесными айыы, всегда так: слово за слово — вот уже и перебранка, а там и до драки рукой подать... Но тут Оборотень, выломившись из сумерек, с треском разворотил копытом берестяную стену урасы, и благие намерения Суоруна пошли прахом. Айыы полез наружу из порушенного жилища, слово зацепилось за слово, а Оборотень смущенно ржал и притворялся серой мышкой. Всем хорош скакун: в Нижнем мире на шести ногах бегает, в Среднем — на четырех, а что копыта из железа, так зато видит плохо, особенно с утра. Ну, споткнулся, бывает. Не бывает? Бывает, говорю. Как не бывает? Это мой конь колченогий? Это твой конь, и ты, и почтенная мать твоя, с пятью колодками на полутора ногах...

Трудно объясняться с заносчивым айыы!

К счастью, айыы тоже заметил зарево на востоке:

— Айда?

— Айда!

— Кого там принесло?

— А кого бы ни принесло!

Сразу «айда» не получилось. Треск земли, а в особенности рассвет, полыхнувший до срока, разбудили многих. Отовсюду валили дурные спросонок боотуры, лезли с расспросами. Выяснив, в чем дело, свистом и гиканьем звали коней, желая присоединиться — каждому хотелось всласть поглазеть на новеньких. Ватага быстро разрасталась, а когда наконец выехали, зарево успело погаснуть, и отряд потерял направление. Виня друг друга, а пуще всех — Бэкийэ Суоруна, всадники кругами мотались по аласу и переругивались, пока и в самом деле не рассвело.

— Вон они!

— Вон!

— Во-о-о-он!!!

Новеньких оказалось пятеро: три боотура и две...

— Женщины?

— Женщины!

— Человеки-женщины!

— Эй, вы зачем баб с собой притащили?

Передовые даже коней от удивления придержали: женщины? на состязания?! Вовремя, кстати, придержали. Троица пришлых боотуров встала спинами в круг, кулаками наружу. Вот-вот кулакам на смену придут мечи да копья! Ну да, когда на тебя толпой несутся — волей-неволей в доспех обрядишься...

Вспомнив, как встречали его самого, Бэкийэ Суорун поспешил крикнуть:

— Уруй!

— Ну, уруй, — согласился тот боотур, что мордой посмазливей.

Он был не слишком приветлив, но Суорун гнул свое:

— Добра вам полные ладони!

— Да будет стремительным ваш полет! — подхватила ватага.

— Да расширятся ваши головы!

К счастью, опасное пожелание пропало втуне: головы гостей усохли, а вслед за головами — и их владельцы. Всадники гарцевали поодаль, хохоча в полный голос, и боотуры-гости, видя, что опасности нет, отложили доспехи на потом.

— Вы на состязания?

— Какие еще состязания?

Айыы, удивился Бэкийэ Суорун. Смазливый — точно, айыы! Младший, раненый — вроде, тоже. Вот ведь чудеса: солнечные айыы из-под земли лезут, коротким путем!

Третий гость равно смахивал и на айыы, и на верхнего адьярая. Здоровенный, голый; темней грозовой тучи. Лицо осунулось, вытянулось — оно словно плавилось от внутреннего жара. Лоб избороздили морщины, глаза запали; ниже набрякли сизые мешки. Тело блестело от пота, в лучах восходящего солнца казалось, что боотур отлит из металла. А ведь оно не жарко, по утру-то! Лихорадит беднягу, что ли? Вон, дрожит, зубами лязгает, за грудь держится. И дышит сипло, с натугой...

— Состязания!

— За невесту!

— Победа или позор!

— Я победю!

— Я!

— Я!!!

— Кто невеста? — без особого интереса осведомился смазливый.

Возникла заминка. Похоже, ватага забыла, за кого состязается. Но Бэкийэ Суорун все прекрасно помнил:

— Дочь Сарын-тойона!

— Кто?!

— Прекрасная Туярыма Куо!

— Точно!

— Жаворонок!

— Красавица Жаворонок!

— Наша красавица!

— Ваша? — смазливый чуточку подрос. — Кэр-буу!

— Наша!

— Моя!

— Нет, моя!

— И где же она, ваша Красавица Жаворонок?

— Хыы-хыык! Гыы-гыык!

— Хо-хо-хоо!

— Дома, с отцом!

— Где же еще?!

— Точно дома?

— Точно! Точнехонько!

— А может, ее Уот Усутаакы похитил? Может, она в плену?

Адьярай задумался. Обычно память не подводила Суоруна, но сейчас он пребывал в замешательстве. Вопрос был с подковыркой, ответишь невпопад — на смех поднимут. А ведь верно! Прав смазливый! Эге-гей, Бэкийэ Суорун, как ты мог забыть?!

— Молодец, дьэ-буо! Умный! В плену она.