Жанетта продолжала хохотать, не замечая, как позади неё из того страшного облака вырвалось вдруг четыре луча света — будто кто-то внезапно зажёг четыре невероятно яркие свечи. Лишь когда их свет стал невыносимым, пронзительным, ослепляющим, она оглянулась… Джон не видел, как поменялось выражение её лица, но мог поклясться, что она, скорее всего, перестала так радоваться. Опустила руки и тут же рухнула на колени — только не от усталости, а из чувства благоговения, скорее всего.

Полминуты никто ничего не говорил, а потом Жанетта вдруг воскликнула:

— Я рассчитывала, что вы будете подчиняться мне, потому что я вас освободила! — Выдержав паузу, она добавила: — Освободила, потому что посчитала нужным! Потому что я так захотела!

Не сразу Джон догадался, что она разговаривала с богинями, теми самыми Всадницами, и это они были теми четырьмя лучами света.

Тогда его пробрал такой ужас, какого он не испытывал ещё никогда в жизни. Причём ужас этот был неосознанным, в тот момент Джон даже не особо понимал, что встретился лицом к лицу с чем-то совершенно непостижимым и жутким, древним и всемогущим. Потом он понял, что это сами Всадницы хотели, чтобы он испытал этот ужас. Чтобы он не мог смотреть на них и закрыл руками глаза, как ребёнок, боясь, что они лопнут от увиденного. А голосов их Джон и вовсе не слышал, но вот Жанетта, кажется, слышала, потому что она по-прежнему продолжала выкрикивать в небо, срывая голос:

— У меня достаточно сил, чтобы заставить вас подчиняться мне! — заявила она, опираясь о камень арки и тем самым опровергая свои слова. — Это королевство, этот мир должен быть моим, и вы захватите его для меня!

Кажется, Всадницы не были с ней согласны.

В какой-то момент Джон решился открыть глаза. Он увидел, что Ключ лежал в паре метров от него, едва заметный в облаке клубящейся пыли. Он увидел призрак Элет, который оставался рядом, протяни руку — и сможешь коснуться… А потом он увидел Жанетту: она всё также стояла под аркой, но уже ничего вразумительного не говорила, лишь истошно кричала, видимо, от боли или ужаса.

А четыре луча, вырвавшиеся из-за туч, вдруг соединились в один, засияв так ярко, что мрачная, суровая местность вокруг развалин Конвея на миг осветилась, как жарким летним днём. Но Джон даже не моргнул в этот момент — момент, когда луч ударил по Жанетте и полностью скрыл её фигуру в своём обжигающем жёлто-оранжевом свете.

Затем луч медленно погас, растворившись в постепенно возвращающейся мгле.

— Джон! — вдруг окликнула его Элет, приближаясь к нему — она будто не шла, а плыла, парила над землёй, хотя он прекрасно видел, как её призрачные ступни касаются пыльной земли. — Возьми меч, закрой Врата, быстрее!

— Но если я их закрою, то ты…

— Вернусь туда, — она кивнула на арку, под которой не было уже никого — Жанетта будто испарилась, исчезла, и на этот раз от неё не осталось даже горстки пепла, даже пылинки. — Я не смогу долго оставаться в этом мире, он для меня уже чужой. — Она бросила быстрый взгляд на арку. — Она погибла, они убили её. Не беспокойся. Закрой Врата.

Джон медленно поднялся, сделал пару неуверенных шагов, приближаясь к ней. Об открытых Вратах, об Энни, которая, кажется, вовсе сгинула в облаке пыли, об убитой Всадницами и исчезнувшей Жанетте он уже напрочь забыл.

Перед ним стояла Элет, и о том, что она была всего лишь призраком из пустоты, он тоже забыл.

Джон положил руки на её плечи, всё ещё инстинктивно опасаясь, что они пройдут сквозь ту бесплотную материю, из которой мог состоять призрак, хотя прекрасно помнил, как сжал руку своей сестры тогда, год назад, как ощутил холод её пальцев, переплетая их со своими… И сейчас он тоже сжал вполне материальные, ощутимые плечи девушки, будучи не в силах скрыть удивления, и Элет улыбнулась.

— Но ты не бойся, — сказала она. — Помни, что сказала тебе твоя сестра. Через годы, через сотни лет, в следующей жизни, пройдя круговороты смертей и рождений, мы ещё встретимся.

— Так это было…

— Это был не просто сон, — кивнула Элет, проводя ледяной рукой по его небритой щеке.

Внезапно пыльный воздух встрепенулся, будто в нём вспорхнул лёгкий ветерок, а через мгновение Джон увидел Энни — вполне целую и невредимую. Судя по серым пятнам на её штанах и дублете, поваляться на земле она тоже успела. Странно, что никаких звуков при этом не издавала… Впрочем, она же очень храбрая девушка. Вероятно, что случившаяся фантасмагория её почти не напугала. Её глаза светились насмешкой, а губы искривились в едкой улыбке.

— Джон, закрой уже Врата, — повторила она предложение Элет. — Видимо, эти Всадницы разгневались на Жанетту за то, что она пробудила их не вовремя, но вдруг они и на весь остальной мир тоже разгневаются?

— Подожди… Элет! — Джон сжал плечи девушки сильнее, взглянул в глаза, в которых плескались слёзы тоски и счастья одновременно. Она была совсем как живая, но всё же холод и слабое голубое сияние, исходившее от неё, говорили об обратном. Она теперь — создание потустороннего мира, и ничего уже не держит её в этом… — Элет… Элетелла. — Он впервые назвал её полным именем. — Перед тем, как ты… перед тем, как ты умерла, — проговорил Джон, запинаясь от волнения и внезапно сжавших горло рыданий. — Ты хотела мне что-то сказать, но не успела.

— Ах, да, — коротко усмехнулась Элет. — Я хотела сказать, что люблю тебя.

Услышав эти слова, Джон встрепенулся, затем наклонился и поцеловал её в холодные призрачные губы.

— Да ну вас к чёрту! — воскликнула вдруг Энни.

Через несколько секунд, разорвав поцелуй, Джон открыл глаза и увидел, как бывшая разбойница подняла с земли Ключ, поудобнее перехватив его двумя руками, и бросилась к арке — к Вратам, над которыми всё ещё сгущались чёрные тучи и то и дело вспыхивали молнии. Но Энни не побоялась — она замахнулась мечом и нанесла по арке мощный удар.

Джон почувствовал, как Элет начинает исчезать из его объятий, растворяться, и даже этот холодок, этот голубоватый свет постепенно пропадал. Как пропадали и тучи над Вратами, освобождая от своего плена серо-голубое вечернее небо. Молнии гасли, облака расплывались по небосводу, улетая в разные стороны света, будто все ветра внезапно налетели на это место и унесли их прочь. Но Джон ветров не чувствовал, напротив, он видел, что не шелохнулась ни одна веточка, ни одна былинка, и ни