На этот раз Мазепа узнал о доносе практически сразу. Он выслал к Петру депутацию старшины во главе с недавно назначенным стародубским полковником Иваном Скоропадским с просьбой отослать доносчиков в Киев, чтобы Д. М. Голицын произвел там розыск. До этого в подобных случаях гетман всегда довольствовался письмами к царю и его приближенным, не высылая никаких посольств. Но тут ситуация была совершенно иная. Даже если сперва Мазепа не знал, кто стоял за доносом, то все равно мог догадываться, что не обошлось без Кочубея. Гетман писал, что из-за «глубокой старости и обостримых отовсюду болезней и печалей» он приближается «к вратам смертным», но все же ревностно желает защитить свою честь, «дабы и по смерти моей не осталось в устах людских мерзкого, проклятого изменнического имени»[613].

Мазепа лукавил, так как знал, что впервые у доносчиков появились основания обвинять его в неверности Петру. Именно это обстоятельство побуждало его действовать с особенной энергией. Орлик пишет, что гетман был «великой боязнью одержим» и каялся, что начал переговоры с Лещинским. Его страх усиливался тем, что польский гетман Сенявский написал ему о слухах, ходивших в Польше касательно контактов Мазепы с Дольской. В письме к Сенявскому Мазепа клялся, что ни ради Дольской, ни за что на свете не нарушит своей присяги царю. Любопытно, что письмо это писал из-за приступа болезни Ивана Степановича (у него отнималась рука) Войнаровский[614]. Можно только гадать, был ли племянник к этому времени уже посвящен в истинный характер переписки с Дольской или нет.

Посылая Скоропадского, Мазепа прибегнул к давно испытанному им в общении с российскими чиновниками средству — взяткам. Согласно сохранившемуся списку, гетману пришлось серьезно раскошелиться: Петру — «подарок» в 2 тысячи дукатов, Меншикову — 1 тысячу и шесть больших серебряных бутылей, Головкину — 1 тысячу дукатов, Шереметеву — 500 и серебряные столовые приборы, Шафирову — 500 дукатов, Долгорукому — 600 и секретарю Посольского приказа Степанову — 100 дукатов[615]. В это же время резко меняется и тон посланий гетмана к всесильному Меншикову. Если до этого переписка носила формально дружеский характер («брат и слуга»), то теперь Мазепа счел возможным использовать неприкрытую лесть («Светлейший и высокопочтеннейший Римского и Российского государств Ижерский князь господин, любезный мой брат и особенный благодетель»), зная, насколько новоявленный князь был неравнодушен к громким титулам и заискиванию.

Но уже 1 марта Петр лично написал гетману, «яко верному человеку», что авторами доноса являются Кочубей и Искра и что отдан приказ об их поимке. Пока же это будет исполняться, Мазепе следовало не показывать вида о своей осведомленности («о сем деле тихо держать»). Такое известие не могло не обрадовать Ивана Степановича, однако в письме содержались и тревожные новости: царь считал одним из зачинщиков доноса Павла Апостола[616].

Если бы Мазепа знал содержание доноса Кочубея, он чувствовал бы себя спокойнее. Единственным правдивым фактом в нем было известие о приезде ксендза Заленского, о том, что он поселился в Бахмаче и Орлик тайно привозил его к гетману. Как уже говорилось выше, место и время для этих контактов было выбрано неудачно — слишком близко к имению Кочубея. Все остальное в доносе представляло собой смесь лжи и извращенного истолкования фактов. Так, Василий заявлял, что Мазепа хотел заманить Петра в Батурин и там его убить. Представить, что верующий православный, стремившийся до последнего сохранять союз с Россией и отступиться от него лишь в крайнем случае, когда обоснованность этого поступка будет очевидна для Европы, станет покушаться на подлое убийство — более чем невероятно. Никаких даже смутных намеков на подобный план не имеется ни в польских, ни в шведских источниках. Далее Кочубей писал, что в намерениях соединиться с Лещинским Мазепа опирался на правобережные полки, которые «на то ему давно присяжны, для того он их там и населил». Это заявление полностью извращало реальную ситуацию. Еще в послании Лешинскому гетман справедливо указывал на то, что в правобережных полках имеются сильные антипольские настроения. Старшина, участвовавшая в событиях Палеивщины, всерьез опасалась расправы со стороны Речи Посполитой, и уговорить ее соединиться с Лещинским было бы более чем сложно. В этом заявлении видна и местечковая ограниченность взглядов Кочубея, для которого идеи единой Гетманщины, объединения Украины, защиты православия от гнета католиков были чужды и непонятны.

Наконец, в доносе имелись заявления, что Мазепа распространяет в Украине ложные слухи, «будто его царское величество повелел его рейменту казаков писать в солдаты», а также, что царь приказывает разорять и опустошать украинские города[617]. Речь идет о реформе казацких полков и о политике «выжженной земли» в условиях наступления шведов. Как мы знаем, и то и другое было правдой, подлинными указами Петра, а не наговорами Мазепы.

В разгар тревог, связанных с доносом Кочубея, Мазепа по царскому указу выступил в Правобережье и в середине февраля был уже в Фастове[618]. Ему предписывалось находиться в постоянном контакте с польскими гетманами и согласовывать с ними свои действия. Правда, одновременно Иван Степанович узнал, что, вопреки всем предыдущим заявлениям, Петр принял решение об окончательной передаче Правобережья полякам. Связано это было с тем, что царь и его окружение полагали, что, вернувшись из Саксонии в Польшу, Карл начнет поход на Россию. В этих условиях им казалось разумным пожертвовать частью Украины, лишь бы удовлетворить поляков.

В конце декабря коронный гетман Сенявский и маршалок коронный Денгоф прислали Петру меморандум, в котором высказывали опасения, что Карл двинется всеми силами из Литвы в Россию или, оставив один корпус у Лещинского, соединится с Левенгауптом и литовским гетманом Вишневецким и пойдет на Киев. Условием военной помощи Петру в этих обстоятельствах они выдвигали передачу Правобережья. 20 января царь подписал именной указ, предписывавший Мазепе вывести свой гарнизон из Белой Церкви и впустить туда поляков[619].

Таким образом, Иван Степанович оказался в Правобережье в начале весны 1708 года, зная, что Петр и его окружение охвачено паникой перед лицом возможного наступления шведов, что никакие свои обещания они не собираются выполнять и что меньше всего они думают об интересах Гетманщины, Украины или православного населения правого берега.

Правда, передача полякам Правобережья опять задерживалась. Поляки хотели все города, Петр в универсале написал только о Белой Церкви[620]. К тому же в начале мая снова речь зашла об отдаче земель только после возвращения короля (то есть Августа)[621]. Петр вообще дистанцировался от этой проблемы и отдал ее на решение Головкину. Тот, в свою очередь, заявил, что этот вопрос «заочно невозможно познать», и приказал Мазепе решать: если передача Белоцерковского уезда не вызовет «в малороссийском народе смятения», то отдать его полякам, а если «явятся какие в том трудности и опасности», то об этом писать[622].