Представляется совершенно невероятным, чтобы такой человек, как Мазепа, поддавшись «дружеским эмоциям», «старому знакомству» и прочим человеческим слабостям, раскрыл бы после всего этого Кочубею свои тайные планы. Факты это мое мнение подтверждают. Донос Кочубея ярко демонстрирует то, что он НИЧЕГО НЕ ЗНАЛ.

Показания монаха Никанора, которого Кочубей использовал как посланца, красочно изображают ситуацию, как он, прибыв в Батурин по монастырским делам, буквально силой был затащен в дом к Кочубею его женой Любовью. Вообще жена Василия, чей несговорчивый характер стал причиной скандала вокруг Мотри, играла в доносе ведущую роль. Именно она выступала и инициатором и организатором доноса.

Время для атаки на Мазепу — последние числа августа 1707 года — было выбрано не случайно. Гетман находился в Киеве и в связи со строительством Печерской крепости должен был оставаться там до поздней осени. Кочубей был в Батурине, назначенный наказным гетманом. В своем доносе он настаивал, чтобы русские схватили Мазепу в Киеве и, таким образом, не дали бы ему убить его, Кочубея.

Традиционно считается, что поводом для доноса стала история с Мотрей. На самом деле это было скорее прикрытие. Мотря к тому времени уже вышла замуж, страсти несколько улеглись. Были гораздо более серьезные причины, побуждавшие Кочубеев к действию. Сама Любовь описывала одну сцену, безусловно, оказавшую на нее большое влияние. 1 января 1707 года, когда Мазепа был в Батурине, он присутствовал на именинах Василия Кочубея. В застольной беседе гетман бросил Любови: «Почему они их дочь за него не дали?» Та отвечала: «Полно-де тебе коварничать! Ты не только нашу дочь изнасиловал, но и с нас головы рвешь, будто мы с мужем с Крымом переписывались». Мазепа тут же поймал ее на слове: «Откуда вы знаете, что я об этом знаю?» Любовь начала рассказывать путаную историю про писаря, который при смерти передал копию гетманских писем, и т. д. Гетман даже не стал себя затруднять своими обычными ловкими приемами и прямо заявил, что нечего на мертвого лгать, к тому же он все равно им не верит.

Эпизод этот ярко характеризует те отношения, которые установились между Мазепой и Кочубеем после истории с Мотрей. Глубоко заблуждаются те, кто полагает, что гетман все забыл, равно как и те, кто полагает, что Кочубеи переживали за «опороченную честь дочери» (какая же она опороченная, если гетман предлагал на ней жениться, к тому же Мотря уже успела выйти замуж за генерального судью). А вот чего Кочубеи действительно могли бояться, так это того, что гетман, не простив обиды и узнав о переговорах с Крымом (которые Кочубей, видимо, вел через Искру, о чем говорилось выше), добьется от Петра разрешения с ними расправиться.

Кочубей, будучи генеральным судьей, разумеется, знал о том, какая непростая обстановка была в Гетманщине. Реальная угроза вторжения шведов, недовольство старшины и паника среди казаков в связи с предстоящей реформой полков, тяжелые экономические последствия Северной войны. Зная много лет Мазепу, нетрудно было предположить, что гетман станет по крайней мере искать пути, чтобы напрямую узнать о настроениях Лещинского и Карла. А раз так, можно было сблефовать и обвинить Мазепу в переговорах с поляками — там, на пытке, глядишь, и факты откроются. Но конкретного он ничего не знал и знать не мог. Отсюда и словоблудие в доносе: «…хочет изменить и отложиться к ляхам», и вообще — «бездельник, де он, блядин сын и беззаконник» (это Кочубей про Мазепу)[594].

Никакого хода первому доносу Кочубея не было дано. Возможно, оттого, что попал он в Монастырский приказ и пока в московской бюрократической машине добрался до Посольского, прошло много времени. Петр впоследствии писал, что узнал о появлении монаха перед самым своим отъездом из Москвы в Польшу — «и для того я сие дело отложил до свободного времени»[595]. Но Мазепа не знал о доносе ни от кого из своих осведомителей в Москве и сношений с Лещинским не прекращал.

Петр на самом деле значения доносу не придавал. В середине декабря царь отправил к гетману А. В. Кикина. С ним были посланы подарки Мазепе (соболья шуба) и старшине — за их труды по строению Печерской крепости. Кикину приказывалось «разведывать подлинно о турецком приготовлении по гетманским ведомостям». Речь шла о распространившихся упорных слухах, что султан собирался выступить в коалиции со Станиславом и Карлом. Мазепа сообщил Головкину о полученных им из Ясс известиях о военных приготовлениях Порты и о ее сношениях с врагами России. Переписывался он и с Толстым касательно сношений крымского хана со Станиславом Лещинским[596]. Срочная посылка Кикина доказывает, что сведениям Мазепы придавалось огромное значение. О доносе в наказе воеводе не упоминалось ни слова.

Тревожная осень 1707 года прошла под знаком борьбы за Правобережье. Мы уже упоминали, что в Жолкве Петр объявил Мазепе свое решение отдать эту территорию полякам, чтобы удержать хотя бы тех немногих магнатов, которые еще придерживались Августа и союза с Россией. Гетману обещали только поставить его заранее в известность о начале работы комиссии по передаче земель.

В середине августа Мазепа писал Головкину о том, что, по его сведениям, каштелян волынский собирает войска, чтобы начать комиссию и под угрозой силы вернуть Белую Церковь и прочие правобережные крепости[597]. 17 августа гетман был уже вынужден сообщать, что польские войска встали в Плоскирове и намереваются идти в Белую Церковь, куда и его приглашают. Мазепа с горечью писал, что это «совесть мою смущает, что я обнадеживал и обещал заблаговременно предостеречь бедных сегобочных людей», дабы они имели время перебраться на Левобережную Украину, спасаясь от мести шляхты, ксендзов и евреев. Немедленно уйти теперь, когда только что сделаны запасы на зиму, собран урожай, крайне тяжело, болезненно и практически невозможно. Снова и снова гетман напоминал об обещании Петра своевременно предупредить его о начале комиссии[598]. Поляки со своей стороны давили на гетмана — ему, в частности, писали сам примас Станислав Шемберк, архиепископ Гнезненский, гетман великий коронный Сенявский и Станислав Денгоф, маршалок генеральной конфедерации, созданной в поддержку Августу[599].

Но вопли и крики Мазепы не прошли даром: в конце августа он получает распоряжение от Головкина выпроводить из Украины польских комиссаров. 20 сентября, лукавя, гетман писал полякам, что не может съехаться с ними для проведения комиссии до тех пор, пока не получит письменное подтверждение на сей предмет от Петра[600]. Именно в таком плане предлагалось ему вести себя перед поляками согласно распоряжению Головкина, полученному в начале октября[601]. Примерно тогда же пришло и тайное письмо от Петра, в котором говорилось, что ни теперь, ни после завершения войны со Швецией царь и не думает отдавать Правобережье. Главными причинами этому выставлялись планы войны с Турцией, а также та опасность, которую таило приобретение поляками Правобережья — а именно возможность вести контакты с татарами и турками[602]. Если гетман и не слишком доверял этим заявлениям царя (забегая вперед, отмечу, что после окончания Северной войны Петр отдаст Правобережье полякам), то по крайне мере мог ими пользоваться.