Киров рассчитывал, что Сталин вручит ему бронежилет накануне отъезда. Коба любил сюрпризы, ему доставляло удовольствие ощущать себя и высшим судией, и всемогущим благодетелем, видеть растерянную признательность на лицах близких ему людей, не ожидавших столь неожиданного подарка. «Это как орден Паукеру после крепкой зуботычины», — усмехнулся Киров, вспомнив историю с арестами китайцев в 1927 году. Но, уже отъехав вечером от Москвы, Сергей Миронович понял, что за эти несколько утренних часов что-то резко изменилось в сталинском отношении к нему и весьма серьезно.

Кирову и не нужен был этот немецкий бронежилет, он не собирался его носить, но сам факт внезапного отчуждения Кобы заставил его призадуматься: что могло так резко изменить их отношения? Их последний разговор на даче так повлиял на Сталина?

Но они ни о чем серьезном не говорили, Киров не раз спорил с Кобой по более серьезным вещам и возражал более резко, а вчера какой это был спор? Так, некоторые возражения, вполне безобидные. Нет, не спор о диктатуре вождя развел их в разные стороны. Тут что-то другое. Но что?

Утром они молча позавтракали, у Сталина болела голова, Киров тоже чувствовал себя скверно, поэтому он не обратил внимания, что Коба старается не смотреть на него, на желтые злые искорки в глазах. Долго не заводилась машина, они стояли во дворе, Коба еле сдерживал гнев, шофер испуганно суетился, бормоча, что два часа назад все проверил, мотор работал как часы. Паукер, стараясь развеселить Хозяина, сыпал анекдотами, но Сталин даже не улыбнулся. Тогда он вспомнил доклад охранников, которые увозили домой не стоявшего на ногах Молотова, то, как они на себе втаскивали его в квартиру и как злобно ругалась жена Предсовнаркома Полина Жемчужина, проклиная, между прочим, их ночные политзаседания…

Паукер выдержал паузу, посмотрев на Кобу: обратил он на эту деталь свое внимание или нет, но Сталин не обратил. Паукер продолжил живописание буйств пьяного Предсовнаркома, но Коба, любивший слушать такие пикантные истории, неожиданно грубо оборвал охранника.

— Заткнись! — прорычал он. — Ты говоришь о высшем должностном лице государства, мразь!

Паукер побледнел и за всю дальнейшую дорогу не произнес больше ни слова.

Они заехали в Кремль, Сталин прошел к себе в кабинет, а Киров заглянул в секретариат, чтобы просмотреть телеграммы, поступившие от Чудова, и проговорить со своим помощником свое расписание на будущие месяцы. Освободившись, он хотел зайти к Сталину, но у него сидела на совещании группа военных, и Киров поехал в наркомат тяжмаша, к Серго, нужно было обсудить ряд вопросов, связанных с нехваткой сырья для ленинградских заводов и сбытом продукции. Сталин позвонил сам через два часа, спросил у Кирова, где он будет обедать. Серго вырвал трубку, сказал, что Зина, его жена, уже накрывает стол, и они приглашают Кобу в свою компанию.

— У меня компания уже определилась, — ответил Сталин, — а вы посекретничайте без меня. У вас есть о чем поговорить, — многозначительно добавил он и положил трубку.

Орджоникидзе с удивлением передал Кирову ответ Сталина, Сергей Миронович снова набрал телефон Сталина, но трубку взял Поскребышев и ответил, что Сталин только что вышел из кабинета, чего быть не могло: не прошло и десяти секунд.

— Вы что, поругались после нашего отъезда? — поразился Серго.

— Да нет, мы разговаривали по поводу все той же продовольственной проблемы, правда, довольно остро, но потом мирно разошлись… — Киров развел руками. — У него утром давление подскочило, я подумал, что он от этого такой сердитый…

— Тебе нужно заезжать в Кремль?

— Попрощаться только с Кобой…

— Ладно, поехали обедать, неудобно заставлять женщину ждать! — решительно сказал Серго. — А потом заедем к Кобе.

Зинаида Гавриловна, с которой Киров был давно знаком, встретила его как родного, накормила острым харчо и цыплятами табака. За обедом они выпили две бутылки вина. Зинаида Гавриловна не без иронии удивлялась, как это Коба решился оставить Кирова одного без присмотра. Серго посмеивался над этими шутками жены, не любившей Кобу. Пить чай Серго увел Кирыча в свой кабинет. Там было тихо и уютно: большой кожаный диван, на котором удобно было сидеть, такие же широкие кресла, огромные часы в старом деревянном пенале высотой до самого потолка, с огромными стрелками и тяжелым маятником, чей шуршащий ход наполнял кабинет живым движением времени. Орджоникидзе не терпелось узнать подробности ночного разговора с Кобой, хотя Сергей Миронович не придал отказу Сталина пообедать с ними серьезного значения и пересказал подробности ночного спора. Орджоникидзе, выслушав друга, помрачнел.

— Это его давняя навязчивая идея: война до победного конца, — сказал Серго.

— Но с кем война?! — не понял Киров. — С падшими духом Зиновьевым и Каменевым? С тысячами рабочих, которые элементарно недоедают и хотят от нас лишь одного: просыпаясь утром, не думать, что они будут есть на ужин? С кем, Серго?

— Со всеми, — ответил Орджоникидзе. — Со всеми! И с тобой, если потребуется, и со мной!

— Но это же… — Киров хотел сказать «паранойя», но вовремя остановился. — Это же глупость!..

— Может быть, — нахмурился Серго. — Иногда мне кажется, что он прав, что мы потеряли бдительность, ведь мы единственная страна в мире, которая строит социализм, и конечно же вражеские разведки не дремлют, они отпускают немалые деньги на все эти вредительские акции, на разжигание недовольства внутри страны, и мы не должны об этом забывать, Кирыч, а иногда…

Орджоникидзе умолк, тяжело вздохнул, поднялся, налил себе и Кирову еще чаю.

— Но объясни мне: зачем, к примеру, он хочет уничтожить Бухарина? — спросил Киров.

— Ну, тут ты не прав, — твердо сказал Серго. — Ругать он его ругает, и правильно иногда ругает, но чтобы уничтожить, я думаю, дело до этого не дойдет.

— Нам надо взять под контроль ОГПУ, Серго! — предложил Киров. — Навести там порядок. Добиться того, чтобы следствие велось по всем правилам, без применения запрещенных методов: избиений, шантажа, угроз и издевательств. Мы, члены Политбюро, должны активно влиять на все стороны жизни и особенно на те организации, от которых напрямую зависит человеческая жизнь, человеческая судьба. Ты заметил, что когда мы активно ведем себя на Политбюро, ты, я, Куйбышев, то и остальные начинают к нам прислушиваться, а в первую очередь сам Коба!

— Ты прав, — согласился Серго. — И в отношении ОГПУ, и