что дочери нет дома? Ищет ли она ее? Но Ива не чувствовала ее присутствия. Эта ночь была такой же пустой, как и темнота железной коморки.

— Какие чудесные звезды, не правда ли, господин Капитан? — опять голос-воспоминание.

— Вы правы, мадам. Невероятное зрелище. Аж дух захватывает.

— Да… Там, где я родилась, звезды совсем другие. Обычно их вообще не разглядеть: все облака да туманы. А здесь…

Ива подняла взгляд. Звезд на небе и в самом деле было много, но все тусклые и бледные, как будто светили вполсилы. Даже не сравнить со сверкающими бриллиантами, которые распускались над Большим Лесом холодными зимними ночами. Видимо, жара этих мест приглушила их свет. И узор, в который они складывались, был чужой и неправильный.

— Здесь тихо, — сказала Ива. — В моем Лесу так не бывает. Ночью там поют птицы и кричат звери — оглохнуть можно. А когда они замолкают, можно услышать, как переговариваются деревья. А здесь… слишком тихо.

На самом деле она узнала эту тишину, хотя старику об этом не сказала. Такая тишина бывает и в Большом Лесу: за мгновение до того, как хищный зверь прыгнет на добычу, в тот миг, когда Охотник нажимает на спусковой крючок или же когда сама Ива задерживает дыхание, перед тем как спустить тетиву. Но здесь эта тишина тянулась и тянулась и никак не могла разрешиться.

— А ты что думала? — Хендерсон хмыкнул. — Это земля буньипа. Здесь некому шуметь. Чашечку кофе?

Ива замотала головой. Дважды пробовать горькую грязь она не собиралась.

— И все же я бы не стал отказываться, — сказал старик, уставившись вдаль с таким видом, будто что-то увидел там, где не было ничего, — ночь будет долгая…

Смех в темноте

Они сидели на палубе и молчали. У Ивы было множество вопросов: про то, что было, и про то, что есть… В истории старика все было переплетено, и в то же время концы не сходились с концами. Эта история была как растрепанная ветром паутина.

Как долго он жил на пароходе? С одной стороны, выходило, что очень долго — годы, а то и десятилетия. Господин Капитан из чужих воспоминаний не был стариком. Да и сам пароход выглядел совсем иначе. Но в таком случае откуда здесь кофе, консервы и керосин для лампы? Ива сильно сомневалась, что запас годами хранился на камбузе.

Вопросы, вопросы, вопросы… Их было так много, что у нее голова шла кругом. Но Хендерсон сидел с такой угрюмой физиономией, что один его вид отбивал всякое желание что-либо спрашивать.

Время тянулось и тянулось, пока Ива не перестала понимать, сидят ли они так несколько минут или несколько часов. Ее клонило в сон, однако Хендерсон зорко за ней следил. Стоило начать клевать носом, как старик пихал ее пальцем под ребра и демонстративно закатывал глаза. Ива крепилась — сидела распрямив плечи и слушала тишину. Но затем все повторялось по кругу: тяжелые веки, слипающиеся глаза, зевок и резкий тычок в бок. В конце концов девочка перестала понимать, спит ли она или бодрствует или же ей снится, что она бодрствует…

Жуткий хохот в клочья разорвал тишину ночи. Он начался как хриплый рокот, точно бурчание в животе у неведомого гиганта, и в то же мгновение обернулся серией визгливых всхлипов и оборвался на пронзительно высокой ноте: еще немного — и у Ивы лопнули бы барабанные перепонки. В жизни она не слышала ничего подобного. В этом смехе не было ни капли радости, одно лишь животное безумие. Никто в здравом уме не мог так смеяться. От испуга Ива схватила Хендерсона за руку:

— Что это?!

Сердце колотилось как бешеное. Старик дернулся, освобождая руку, будто ему было неприятно то, что Ива за него цепляется.

— Совсем глупая девчонка. Это крик буньипа… А раньше это был смех кукабарры. Буньип забрал его — он все берет себе.

— Кука?.. — Слово показалось ей знакомым. Кажется, она видела его в одной из энциклопедий профессора Сикорского, но пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить, что оно означает. — Кукабарра? Это такая… птица?

— Нет здесь никаких птиц, — отрезал Хендерсон. — Один буньип. Запомни это.

Ива нахмурилась. Жуткий хохот стих, но ей казалось, будто она все еще слышит низкий рокочущий звук, срывающийся на визг. Еще одно застывшее воспоминание этой земли и этой реки? Иве казалось, будто она плывет во времени, одновременно во всех направлениях, растворяется в нем и теряет саму себя.

— Это кукабарра, девочки, — сказала «жаба в кружевах». — Ее еще называют смеющийся зимородок.

— Она так страшно кричит. — Новый голос, знакомый и незнакомый. — У меня от нее мурашки забегали…

— Глупости. Самая обыкновенная птица, не нужно ее бояться. Аборигены считают крик кукабарры добрым знаком. Своим криком кукабарра призывает рассвет. А еще говорят, что тот, кто его услышит, обязательно вернется, как если бы бросил монетку в фонтан.

— Я не хочу сюда возвращаться. Я хочу домой.

— Прекрати сейчас же! — Голос «жабы в кружевах» прозвучал неожиданно зло и… испуганно? — Не бойтесь, девочки, мы обязательно отсюда выберемся. Я…

— Сколько их было? — спросила Ива.

— Кого? — Хендерсон сделал вид, что не понял, о ком идет речь, но лицо его скривилось.

— Девочек из приюта, — сказала Ива. — Тех, которые пропали.

— Я не говорил, что они пропали. — Голос старика прозвучал сипло, будто он задыхался. — Они просто…

— Сколько? — перебила его Ива.

Господин Капитан выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Одиннадцать, — наконец сказал он, — одиннадцать вместе с воспитателем… Ты разве не помнишь?

— Нет! Откуда? Я не… — И тут Ива прикусила язык. На самом деле она помнила. В голове одно за другим стали появляться имена: Алиса, Маргарет, Гертруда… Десять имен, которые ничего для нее не значили и в то же время значили очень много.

— Разумеется, ты все помнишь. Ты же была там…

— Нет! — вскрикнула Ива. — Неправда!

Старик крепко схватил ее за плечи:

— Скажи… Скажи мне, что случилось? Куда они пропали?!

Он тряхнул ее так сильно, что лязгнули зубы — Ива чуть не откусила себе кончик языка.

— Где они? Говори!

— Я не знаю. Не знаю!

Ива сжалась, уверенная, что сейчас Хендерсон ее ударит. Старик и в самом деле занес руку. Но он сдержался и схватился за голову. С потрескавшихся губ сорвался мучительный стон, куда более жуткий, чем смех кукабарры.

— Я ведь знаю, что это ты, — прохрипел он. — Явился меня мучить, да? Специально принял этот облик, чтобы мне было больнее?

— Я не…

— Зачем? Зачем ты так делаешь? Может, хватит? Я больше не могу. Просто убей меня, и покончим