— Линда. — Ее голос прозвучал чуть мягче. — Что, вы просто Пол, и все?

— Просто Пол, и все. Разве этого мало?

— Хм… — Тронув козырек бейсболки, сделала шаг назад. — Для меня мало. Что вы здесь делаете?

— Пришел посмотреть скульптуры. А вы что здесь делаете?

— Я? — Вопрос явно застал ее врасплох. — Ну… я… я, допустим, охраняю.

— Охраняете что?

— Как — что? — Обвела рукой воздух. — Все. Скульптуры. И дом.

— Понятно. Вы родственница Джейсона Халлоуэя?

— Я? — Она усмехнулась, как ему показалось, с горечью. — Нет, я не родственница Джейсона Халлоуэя.

— А кто вы ему?

Пожала плечами:

— Я ему никто.

— Что, родители разрешают вам бывать здесь?

— Родители? Еще чего. Мне девятнадцать лет.

Внимательно посмотрев на нее, переспросил:

— Девятнадцать?

— Ну… будет через неделю девятнадцать. Какое вам вообще дело?

— Да нет, мне никакого дела нет.

— Тогда чего же вы спрашиваете?

— Спрашиваю, потому что пришел посмотреть скульптуры, а тут вы. Поэтому я и спрашиваю.

— Посмотреть скульптуры… А зачем вы тогда открывали дверь?

— Чтобы убедиться, дома ли хозяин.

— А зачем вам хозяин?

— Мне нужно с ним поговорить.

Недоверчиво посмотрела на него:

— Вы что, знаете Джейсона?

Помедлив, он сказал сухо:

— Это вам знать не обязательно. А вот вы, между прочим, его знаете?

После этого вопроса вид у нее стал такой, будто он нанес ей удар под дых.

— Я? Конечно, я его знаю. То есть… я его очень хорошо знаю.

Надеясь узнать побольше о Джейсоне Халлоуэе, он решил на время переменить тему:

— Вы что, живете здесь, во Фредериксбурге?

— Ну… да. — Дернула плечом. — Где еще я могу жить?

— Да нет, я спросил просто так. Окончили хай-скул?

— Окончила.

— Сейчас в колледже?

— Пока нет. Пойду туда осенью. Вообще, слушайте, что мы здесь стоим?

— Не знаю. Вы стоите, и я стою.

Хмыкнув, она отодвинулась:

— Проходите. — Подождав, пока он выйдет из-за дома, спросила: — Нет, в самом деле, вы кто? Скульптор?

— Нет.

— А кто?

— Обычный человек. Просто люблю искусство.

— Да? — Помолчала. — А откуда вы вообще?

— Из Нью-Йорка.

— Ну да. Я так и подумала. Вы говорите так, как говорят в Нью-Йорке. — Оглянулась. — Хотите, сядем на ступеньку?

— Давайте.

Подождав, пока она сядет, сел рядом.

Линда подняла с земли сосновую шишку, внимательно осмотрела ее. Далеко забросив, спросила:

— Вы так любите искусство, что специально приехали сюда из Нью-Йорка?

— Что в этом особенного?

— Как что особенного? Не каждый поедет в такую даль, чтобы увидеть скульптуры Джейсона. Его пока мало кто знает.

— И, кроме меня, сюда никто не приезжал, чтобы их посмотреть?

— Ну… — Подумала. — Да нет. Так издалека никто не приезжал.

— Странно.

— Ну… да. Странно. Но издалека никто не приезжал. Джейсон терпеть не может рекламу, в этом вся беда. Наши, местные, которые знают Джейсона, сюда приходили. Они видели эти скульптуры, но они… — Скривилась. — A-а, что говорить… Они ничего в них не поняли. Смотрели как бараны на новые ворота.

— Но вам эти скульптуры нравятся?

— Конечно, очень. Как они могут не нравиться, это же потрясающие скульптуры. А вам?

— Тоже нравятся.

— Честно нравятся?

— Честно. Правда, они мне кажутся слишком мрачными.

— Мрачными? — Возмущенно развела руками. — Так это же и прекрасно! Прекрасно, что они мрачные.

— Чем же это прекрасно?

— Как — чем? Тем, что эти скульптуры говорят правду, они не врут. Они мрачные, потому что мир мрачный. Мир мрачный, вы же не будете с этим спорить?

Он осторожно покосился. Линда не смотрела на него, она смотрела на скульптуры. Ее рот был чуть приоткрыт, глаза горели. Весь ее вид показывал, что она готова защищать скульптуры с отчаянной решимостью, так, как можно защищать только объект любви.

А что, подумал он, наверное, так оно и есть. Только Линда влюблена не в скульптуры, а в самого Джейсона Халлоуэя.

— Вы часто видите Джейсона? — Этот вопрос вырвался у него сам собой, и он тут же пожалел об этом.

Линда как-то сразу вся поникла, ее загорелое лицо стало серым. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял: она плачет.

Она сидела, уставившись в пространство, застыв, как изваяние. По ее щекам текли слезы, которые она даже не пыталась вытереть.

Это длилось несколько секунд. Наконец, еле слышно шмыгнув носом, она достала из кармана платок. Тщательно вытерла слезы. Спрятав платок, сказала:

— Простите… Пол… Сейчас все пройдет. Я не знаю, что со мной. Я вообще никогда не плачу.

— Я, наверное, что-то не то спросил?

— Да нет, вы здесь ни при чем. Просто… просто я не выдержала.

Решив поставить все на свои места, спросил:

— Вы его любите?

— Да. Только не спрашивайте больше об этом, хорошо?

— Хорошо.

Они сидели молча, будто специально хотели вслушаться в раздававшиеся над поляной крики птиц. Наконец она спросила:

— Что… из этих скульптур… какая из них вам больше нравится?

— Ну… — Подумав, кивнул на взметнувшиеся к небу четыре искореженных куска металла. — Вот эта.

— Ну да. Это последняя работа Джейсона. Он ее закончил на той неделе. Мне она тоже очень нравится. Про себя я ее называю «Руки».

— Почему про себя?

— Потому что Джейсон ее назвал по-другому. — Махнула рукой. — Он дал ей ужасное название.

— Интересно, какое?

— «Этюд № 134».

Подумав, Молчанов согласился:

— Да, название не очень. Любопытно, я ведь тоже подумал, что это похоже на четыре руки, вскинутые к небу.

— Так это сразу видно. Работа потрясающая. — Помолчав, грустно добавила: — Из-за нее Джейсона не будет здесь еще целую неделю.

— Почему?

— У него так принято. Когда он работает над скульптурой, он забывает обо всем. Не спит, не ест, работает как сумасшедший. Но стоит ему закончить скульптуру, он тут же уезжает в Брук. Вы знаете, что такое Брук?