И в этот момент из-за спин спокойно надвигавшихся турок вылетела на всем скаку анатолийская конница – второй кавалерийский резерв, подарок визиря самонадеянным гяурам.

Десять тысяч анатолийцев – самых диких и упрямых среди османов – под командой Бошняк-аги, бывшего коменданта Рущука, горевшего жаждой мести, помчались в обход русских позиций.

Бошняк прекрасно знал окрестности и провел своих всадников в левый фланг врага, почти не потревожив пехотные каре. Те огрызались отчаянным огнем. Но их даже не замечали. Главная цель была за спинами пехотинцев и егерей. Смяв конницу, удалось бы отрезать армию от крепости. И тогда… Тогда взятая в клещи пехота рано или поздно расстреляет запас патронов, устанет отбиваться штыками и положит ружья на землю.

Что будет потом? Аллах велик! Османы пленных не берут. Разве сразу много и на продажу в Египет. Обычно этим промышляли татары. Но сейчас их нет. Русские сами забрали Крым и тем обрекли себя на немилость победителей.

Часть анатолийцев отделилась, чтобы разбить обоз, стоявший в виду крепости. Там порох, там пули, маркитанты, водка, сухари. Без каши русские еще стоят. Но без горячительного они и лежать не смогут. Янычары курили гашиш. Эти выпивали по три стопки и готовы были взять любой бастион. Так вот, не будет же у вас отравы. Станете как ягнята под рукой мясника.

Обозы были окружены. Началось избиение маркитантов. Тем временем основная лавина конницы врезалась в казачье прикрытие. Пронизала его, словно ножом, и разметала драгунские и гусарские полки.

Бошняк-ага пылал, как факел на ветру. Казалось, от его лица летели искры. От сабли точно! Уже турецкие лошади плясали вокруг орудий. Уже пехотинцы бросали ружья и в панике выскакивали из рядов товарищей, тут же падая на землю под чужими саблями. Уже… уже…

Шурка покусывал верхнюю губу. Усы кололи язык. Почему не дают приказ? Зачем держат? Сейчас эта лавина накроет нас! Где вообще командир? У него голова в заднице?

Он сам командовал только батальоном – пятью эскадронами чугуевцев. Но, если поскачут они, следом устремятся остальные.

Бенкендорф поднял саблю. Ах, как неохота без приказа! И он не осмелился бы, если б не рейды, не партии, не поиски – не казацкое шалое счастье. Сам себе командир. И сам за себя в ответе.

Уже скомандовав: «Вперед! Марш! Марш!» – полковник увидел два Воронцовских пехотных каре, о которые, как волны, дробились вражеские всадники. А пехотинцы стояли и падали, выставив штыки, и продолжая сжимать их даже мертвыми руками.

«Мы будем жить долго и счастливо!»

Эскадроны Бенкендорфа, игнорируя сумятицу из своих и чужих, совершили почти экзерциционный «заезд влево». Хорошо иметь дело с регулярными! Их учат на маневрах. Они оставляют разум в покое и просто слушают команды. Грохот, дым, турки, гусары, казаки – все обтекло их как вода.

А дальше Александр Христофорович ударил во фланг прорвавшихся анатолийцев. Как он и рассчитывал, к его батальону пристроились отбившиеся от своих полков верховые. Ноев ковчег – всякой твари по паре. За уланами развернулся целый кавалерийский хвост. Удар был такой силы, что конница Бошняка не выдержала. Разом смешалась и начала откатываться, бросая чужие пушки, искореженные повозки обоза, мертвую обслугу.

Турки были опрокинуты. Движение чугуевских улан знаменовало общий натиск кавалерии. Затем ударили егеря. Оживилась артиллерия. Еще четверть часа, и неприятель бежал. Хуже – он попал в капкан, накрытый пушечной пальбой. А те храбрецы, что прорвались к укреплениям Рущука, очутились под метким ружейным огнем со стен. Лишь немногие анатолийцы сумели выскользнуть и ускакать далеко на юг.

– Сынок! – Кутузов обнимал его перед полком. – Минута решает дело! Твоя минута.

Воронцов приметно хромал. Не рана – легкая контузия в ногу. Но был весел и почитал друга спасителем.

– Я даже помолиться успел, между делом. Думал, аминь.

Бенкендорф поддерживал его одной рукой и был в смущенном восхищении от самого себя.

– Как думаешь, дадут мне Георгия?

Декабрь 1815 года. Смоленская губерния.

Три года назад, казалось, мы только за Березину и обратно. Кутузов горой стоял против Заграничного похода. Сколько еще жизней? И кому выгода от унижения Бонапарта? Одной Англии. Русские еще умоются кровавыми слезами, еще испытают железную хватку новых хозяев жизни. Пока союзников.

Но старик-командующий умер, а государь думал иначе: «Наполеон или я. Я или Наполеон. Вместе мы быть не можем».

Не мог и остальной мир.

Век, словно вздохнув, сбрасывал с себя тяжелые сны и начинался заново. Победа будила столько радости, столько неохватного счастья, что вдовы на балах пускались в пляс, выбирая новых мужей среди выживших, с виду бравых калек. А те, забыв о хворях, искали потерянное на военных дорогах счастье.

Бенкендорф получил сначала бригаду. Потом дивизию. Поехал в Витебск. Тут Бонапарт вылез с Эльбы со своими «ста днями» и «полетом орла»[24]. Был разбит при Ватерлоо. Русские не успели. Зато Александр Христофорович двинулся к Вильно и на обратном пути заглянул под Смоленск.

Ему многих сватали в ту пору. И что такое была девочка-вдова в глуши, возле деревеньки Воглы?

Она задолжала ему ночь? Да мало ли таких ночей!

Он отдал ей дневник? Уже серьезнее.

Зачем? И сам не знал. Сдуру потянуло. Закрывал глаза и не мог представить лицо. Сколько лиц смешалось! Но хорошо помнил ощущение дома – Нутряного тепла, древесного угля и свечного нагара – исходившее не от стен, а от женщины.

Почему-то казалось, что в Мокром канун Рождества. Все время Сочельник и все сидят за столом. Елизавета Андреевна, две крошки в чепцах-кочанчиках, их суровый управитель. Тарелки расставлены. Вот пятый прибор. Ждут его.

С десятком казаков генерал-майор разыскал имение. Хотя плутал, сбивался, ничего не помнил.

Дом был тих. Заперт. И еще когда сбивали замок с двери, Бенкендорф знал, что пуст.

А чего он, собственно, хотел? Люди подались поближе к обжитым местам. Корова сдохла. Или еще какая напасть. Уж не разбойники ли?

Нет. В комнатах заметно прибран скарб. Как перед отъездом. Сами ушли. Это немного успокоило генерала. Он прошел по пустым покоям. Гулко. Холодно. Все чужое.