Уитлэм ушел из паба с тошнотворной тяжестью в желудке и провел бессонную ночь, разбирая план по косточкам. Весь следующий день он провел, пребывая в ступоре у себя в кабинете. Карен наверняка уже обо всем рассказала. Скоро к нему придут, просто пока он не знал точно кто. Полиция? Председатель родительского комитета? Может, сама Карен? Он в одинаковой степени боялся и жаждал этого стука. Стука, который означал бы, что Карен сказала. Что уже слишком поздно. И ему не придется делать то, что он собирается сделать.

Ему не нужно было спрашивать себя, сможет ли он через это пройти. Он знал, что сможет. Он доказал это в том переулке. Тот тип сам был виноват. Вроде как он должен был быть профессионалом. Уитлэм как-то уже с ним сталкивался. Тогда он зажал его на стоянке, отнял кошелек и передал послание — путем удара по почкам. По догадке Уитлэма, в Футскрее, в том переулке, события должны были развиваться по тому же сценарию. Но тут этот тип вдруг разозлился, начал размахивать ножом и требовать больше, чем они договаривались. И ситуация вдруг стала развиваться в совершенно другом направлении.

Мужик плохо себя контролировал и, кроме, того, явно был под кайфом. Услышал слово «учитель», и это помешало ему правильно оценить физическую форму Уитлэма. Неудачный выпад ножом был блокирован приемом из регби, и они с размаху приземлились на асфальт.

Нож вспыхнул оранжевым в свете уличного фонаря, и Уитлэм почувствовал, как лезвие рассекло ему кожу на животе, прочертив теплую красную линию. Адреналин и страх смешались в его крови, когда он перехватил сжимающую нож руку. Вывернув чужую кисть, он навалился на нее всем весом, толкая лезвие ближе и ближе к груди напавшего на него человека. Тот все не отпускал нож. И все еще сжимал рукоятку, когда лезвие вспороло его собственную плоть. Учитель прижал его к земле, не давая двигаться, ощущая, как замедляется ритм крови, толчками льющейся на асфальт, и вот тот влажно выдохнул Уитлэму в лицо. Он подождал, пока мужчина не престал дышать, а потом еще целую минуту.

Слезы стояли у Уитлэма в глазах. Его трясло, и он опасался, что может потерять сознание. Но где-то глубоко внутри, под всеми наносными слоями, лежало спокойствие. Его зажали в угол, и он стал действовать. Сделал то, что нужно было сделать. Уитлэм привык к тому, что у него сердце обрывалось куда-то в желудок всякий раз, как приходилось доставать кошелек. Теперь, в кои-то веки, он контролировал ситуацию.

Трясущимися пальцами он ощупал себя. Порез был совсем неглубоким и выглядел хуже, чем оно было на самом деле. Он наклонился над напавшим на него человеком и прилежно сделал ему искусственное дыхание. Два раза. Следя при этом, чтобы отпечатки испачканных кровью пальцев могли позднее засвидетельствовать его гражданское мужество. Постучался в первый попавшийся дом, где горел свет, и выпустил, наконец, рвавшиеся наружу эмоции. Позвоните скорее в полицию. Да, ограбление. Те, кто нападал, сбежали, но пожалуйста, звоните скорее — там человек пострадал.

Когда бы потом Уитлэм ни думал об этом инциденте — а это бывало чаще, чем он ожидал, — он всякий раз убеждался, что это был акт самозащиты. Теперь ему угрожали опять, и пусть теперь это был кабинет, а не темный переулок, и бумага, а не нож, — в глубине души он разницы не чувствовал. Тот парень в переулке. Карен по другую сторону стола. Они его сами вынудили. Заставили действовать. Или он, или они. И Уитлэм выбрал себя. Закончились уроки. Опустели классные комнаты, опустела площадка. Никто не пришел и не постучал к нему в дверь. Он еще мог что-то исправить. Сейчас или никогда. Он посмотрел на часы.

Сейчас.