– Денис. Дени-и-ис. – Конфетка легко коснулась моего локтя. – Опять задумываешься? Дурной признак. Смотри, как бы не пришлось обращаться к психиатру.

– Не придется, – пробурчал я.

– Хорошо бы. – Конфетка притормозила перед светофором, вытащила из пачки сигарету. Прикурила и задумчиво произнесла: – Знаешь, порой бывает так, что проще поделиться с кем-нибудь грузом, который тебя тяготит, чем волочить его на себе в одиночестве.

Загорелся зеленый, и «девятка» начала набирать скорость по Ивановской улице.

– А тебе, кажется, хочется, чтобы я поделился с тобой? – поинтересовался я. – Не пойму только, зачем тебе это надо? Обычное женское любопытство?

– Я и сама не пойму. – Конфетка чуть заметно пожала плечами. – Возможно, что так. Ты мне действительно интересен. Никогда не встречала человека… – Она на секунду замялась, подыскивая подходящую формулировку. И выбрала самый обычный штамп. – Человека с такой сложной судьбой.

– Никогда не встречал человека с таким сложным характером, – выдал я довольно мрачным тоном. – А вообще-то, что ты можешь знать о моей судьбе?

– Ничего. Точнее, никаких подробностей. – Конфетка, разогнавшись по путепроводу над платформой «Сортировочная», переключила на пятую скорость. И, помолчав пару секунд, виноватым тоном произнесла: – Денис, ты меня извини, что вела сегодня себя как последняя стерва. Это совсем не потому, что ты мне не нравишься. Наоборот… У меня, у непутевой, все наоборот. Все не как у нормальных людей… Сама не пойму… Я почему-то поставила перед собой цель вывести тебя из терпения. И злилась, что у меня ничего не выходит.

– Никогда ничего у тебя и не выйдет, – хмыкнул я. – Просто полгода назад я прошел трехмесячные тренировочные сборы у одного из ведущих специалистов по трепке нервов. Ее зовут Крис. Кристина. Вот это профи! Ты по сравнению с ней всего лишь любитель.

– Расскажи. – Конфетка опять отвлеклась от дороги и уперлась в меня своим рентгеновским взором.

– Смотри вперед. Сейчас куда-нибудь вмажемся… Так про что тебе рассказать? Про Кристину?

– Про все.

«Вот уж нет, – подумал я, – перебьешься! Это мое, и никто никогда от меня не услышит больше того, что я сочту возможным рассказать про Крис и Настасью, про Комяка и Трофима, про чувство вины, которое источило меня, как термиты кусок древесины, и приступы сплина, которые развили во мне жестокую монофобию[46]. Никто! Никогда!»

Именно так я подумал…

…и неожиданно для себя вдруг начал рассказывать. Сам удивляясь тому, что, поддавшись какому-то непонятному импульсу, взял вот и безоглядно пересек границу, за которой вступает в силу гриф «Только для личного пользования»; за которой на все-все-все наложено строжайшее табу неразглашения.

Я без жалости выливал из себя все те головняки, что накопились во мне за последнее время. Я, не скупясь, делился философией разочарованного жизнью бедолаги, которая сформировалась во мне в последнее время.

Я, ни на секунду не прерываясь, молол языком, изливая душу. Сознавая, что, возможно, выгляжу сейчас в ее глазах не в лучшем свете, выставляя на обозрение свои неприглядные кровоточащие болячки. Настоящие мужчины стараются скрывать их от окружающих, занимаются самолечением, даже не держа в голове мысли о том, чтобы попробовать поискать себе доктора. Я же, слабак, как только выдалась такая возможность, тут же поспешил выпятить наружу все свои язвы. Но мне от этого, кажется, стало действительно немного полегче.

– Мерзко слушать меня, душного пессимиста? – спросил я у Конфетки. – Все выкрашено одной черной краской. Ни просвета, ни проблеска. Один сплошной мрак.

– Сплошная жизнь. Не ее нарядный фасад, отремонтированный для показухи, а вонючие внутренности. – Конфетка, любительница быстрой езды, сейчас плелась по пустынным ночным улицам Купчина со скоростью поломанного троллейбуса. Она не спешила доставить меня до места. Она не хотела прерывать нашу беседу. – А знаешь, мы ведь в какой-то мере сродни друг другу, Денис. Ты один. И я одна. Когда угодила под суд, от меня отрекся даже отец. Ты прошел все круги ада. И я тоже прошла, хотя и в меньшей мере, пожалуй. Ты впереди видишь лишь пустоту. Ха… – горько усмехнулась Конфетка. – Я тоже, милый!

– Собрались два воинствующих пессимиста в одной тесной машинке, – прокомментировал я, но Светка пропустила мои слова мимо ушей.

– Теперь я понимаю, почему ты не желаешь быстрой смерти своей бывшей жене и брательнику, – сказала она. – Все верно. Так и должно быть, Денис. Если тебе будет тяжело справиться одному, я всегда помогу. Только скажи. – Конфетка ненадолго замолчала, закурила очередную сигарету и, опустив немного боковое стекло, мощной струей выдула дым наружу. – Хочешь, расскажу тебе то, что стараюсь никому-никому не рассказывать? – повернулась она ко мне.

– Зачем же, если стараешься никому-никому? – неуверенно промямлил я.

– Слушай. Четыре года назад я была студенткой третьего курса университета. Между прочим, юрфака. И, между прочим, круглой отличницей. Все было замечательно, все впереди виделось в розовых красках. У меня был жених, мы любили друг друга. У меня был отец, важняк военной прокуратуры, – мы очень дружно с ним жили. Вдвоем. Мать у меня умерла, когда я была еще маленькой. – Конфетка свернула на Кузнецовскую улицу. До моего дома оставались какие-то триста метров. – Это случилось на католическое Рождество. Какого-то черта меня понесло к подруге в общагу. А там дым, пьянка. Я не пью, но меня все равно усадили за стол. И удерживали там чуть ли не силой. Несколько раз я пыталась свалить, но меня не пускали, хватали за руки, упрашивали, говорили, что если уйду, то испорчу весь праздник. – Конфетка свернула во двор и остановилась возле моего дома. – Ты не спешишь? – спросила меня.

– Нет, – отрицательно покачал я головой.

– Тогда слушай дальше. Ну так вот, сначала нас было пятеро. Я, моя подружка и трое парней – двое питерских и аспирант, хозяин комнаты, где мы сидели. Потом подруга и один из питерских куда-то свалили. И после этого все началось. Тот ублюдок, который из Питера – его звали Рашид, – упился в хлам. Запер комнату изнутри на ключ и полез ко мне. Я начала отбиваться. Аспирант попытался прийти мне на помощь, но Рашид вмазал ему по кумполу. А в нем, в мудаке, весу под центнер. И он тогда был в сборной университета по самбо. Короче, хозяина комнаты вырубил без проблем. А потом опять принялся за меня. Двинул по башке кулачищем так, что я на какое-то время потеряла сознание…

– Ты же сама неплохо дерешься ногами, – перебил я Конфетку.

– Там в комнате было тесно. Не развернуться. Пару раз я достала его по брюху, но это было все равно, что бить в бетонную стену. Этот медведь схватил меня в охапку так, что я не могла ни охнуть, ни шелохнуться. Короче, очухалась, привязанная враскоряку к кровати. Совсем голая. И сверху возилась вонючая потная туша. А я даже не могла закричать – он запихал мне в рот кляп. – Конфетка тяжко вздохнула, и я подумал, как это тяжко – прокручивать в памяти подобные, отдающие трупным смрадом эпизоды, пережитые в прошлом. Я отлично знал это из личного опыта. – В общем, этот мудак насиловал меня до утра, – продолжала Конфетка. – Когда очухался аспирант, Рашид заставил его хлебать водку, пока тот снова не вырубился и не заснул под столом. А сам же, скотина, пил, как бездонная бочка. И, наконец, слава Богу, тоже заснул. Прямо за столом, харей в тарелке. Без штанов – как слез с меня, так и не удосужился их натянуть. А дальше… Я не помню, как сумела отвязаться. И первым делом, даже не думая, что надо одеться, взяла литровую бутылку с водярой и ею сделала ублюдку анестезию. Точнехонько в темечко. Бутылка в осколки. Вся башня в кровище. Он шмякнулся на пол и основательно вырубился. А я взяла со стола столовый нож и вырезала ему все между ног. А потом нашинковала все это на меленькие кусочки, чтобы назад приделывать было нечего. Вот так-то, Денис. – Конфетка повернулась направо и одарила меня долгим взглядом. Исподлобья. Мне нравилось, как она это делает. – Вот так-то, – еще раз повторила она. – Сколько потом ни пыталась вспомнить в подробностях то, как все это проделала, так ничего и не получилось. Какие-то жалкие обрывки воспоминаний, а все остальное будто во сне. Подобное называется состоянием аффекта, и если бы я смогла это доказать на суде, все было бы нормалек. Но я не смогла доказать даже того, что перед этим меня несколько раз изнасиловали. Никаких экспертиз, никаких врачебных осмотров. Даже аспирант показал, что никто его не бил и не заставлял силой пить водку. Типа, нажрался сам и завалился спать. И ни хрена не видел. А если бы даже и видел, то все равно по пьяни ничего не запомнил бы. Короче, это был фарс, а не суд. Папаша этого кастрированного Рашида оказался каким-то крупным эмвэдэшным чинушей. Дядька – того выше – занимал в Москве пост чуть не под самыми небесами.