Удары когтей, вспоротые вены и артерии, силуэт, согнувшийся и падающий, зубы, смыкающиеся на его плече, разрывающие связки, отрывающие руку, но не жующие эту плоть, ибо нет времени.

Он ринулся по равнинам смерти за теми, кто в ужасе убежал в темноту. Поймал первого, вырвал добрую половину из его шеи и отбросил в сторону, ринулся за следующим мучителем, поймал его обеими лапами и поднял к челюстям, уже поджидающим жертву. Сочная добыча, пульсирующая, истекающее кровью мясо.

На пропитанной кровью траве лежал парень, их жертва, с темно-коричневой кожей, черными волосами, в кожаной куртке. Он свернулся в позе зародыша. Его лицо и живот были покрыты кровью, он то терял сознание, то приходил в себя, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд. На вид лет двенадцать. Ройбен нагнулся и поднял его за воротник плотной куртки, как кошка подымает котенка за шкирку, и понес, легко, все быстрее и быстрее, пока не добрался до освещенной улицы. Перемахнул через железные ворота. А затем оставил свою маленькую ношу на углу, рядом с темными окнами небольшого кафе. Тихо, ни одной машины ночью. Уличные фонари, освещающие витрины закрытых магазинов. Мощным ударом лапы Ройбен разбил стекло окна кафе. Завопила сигнализация, замигали желтые лампы, осветив лежащего на тротуаре раненого.

И Ройбен исчез. Снова через кладбище, неторопливо, ища по запаху тех, кого он убил. Но добыча уже остыла и стала ему неинтересна. Он хотел теплой пищи. А в ночи звучали и другие голоса.

Молодая женщина, тихо поющая песнь боли.

Он нашел ее в парке студгородка Беркли, старом университетском парке, который он так любил целую жизнь назад, когда был обычным мальчиком. Человеком.

Посреди возвышающихся эвкалиптов она устроила себе убежище, готовясь к последнему часу. Любимая книжка, бутылка вина, вышитая подушка, лежащая на плотном ковре ароматных листьев. Маленький и острый кухонный нож, которым она взрезала себе вены на обоих запястьях. Она стонала, кровь и сознание утекали из ее тела.

— Плохо, плохо! — еле слышно сказала она. — Помогите, пожалуйста.

Она уже не могла держать в руке бутылку с вином, не могла шевелить руками, а потускневшие волосы упали ей на лицо.

Он безо всякого труда вскинул ее на плечо и ринулся к фонарям Телеграф-авеню, сквозь темный парк студгородка. Место, где очень давно он учился, мечтал, спорил.

Плотно стоящие дома вибрировали голосами, стуком сердец, ударами барабанов, речью, пением, завыванием труб, шумом певцов, соревнующихся между собой. Он аккуратно положил ее у открытой двери таверны, откуда, будто звук разбившегося стекла, доносился безразличный смех. Уже убегая обратно, услышал голоса тех, кто нашел ее.

— Звоните скорее!

Он даже не обернулся.

Его звали голоса города. Большого города. Выбор. Жизнь — сад боли. Кому суждено умереть? Кому суждено жить? Он двигался на юг, и тут его охватил ужас. Я делал то, что казалось мне естественным… слышал голоса; голоса звали меня; я чуял запах зла и находил его. Для меня это было естественно, как дышать.

Лжец, чудовище, убийца, зверь. Выродок… сейчас это закончится.

Он забрался на плоскую крышу старого отеля из серого кирпича, заваленную хламом. Небо было, будто сажа. Вниз, через люк, на пожарную лестницу, по темному коридору, дверь, незапертая, открытая беззвучно.

Запах Лауры.

Она уснула у окна, положив руки на подоконник. Белые, как мел, башни домов блестели, омываемые дождем, льющимся из свинцовых туч, дороги дрожали, будто тетивы луков, расходясь вправо и влево. Слой за слоем, кварталы города, отсюда и до самого океана, будто гаснущие угли в тумане. Лязг и грохот просыпающихся улиц. Сад боли. Кто же пожнет всю эту боль? Пожалуйста, пусть голоса умолкнут. Я больше не могу.

Он приподнял ее и отнес на кровать, светлые, с сединой волосы упали с ее лица. Она проснулась, откликаясь на его поцелуи, веки задрожали. Что было в ее глазах, глядящих на него? Любимый. Мой. Я и ты. Запах ее духов ошеломил его, заполонил его чувства. Голоса исчезли, будто их выключили, повернули ручку громкости. По стеклу стучал дождь. В холодном свете он медленно снял с нее облегающие джинсы, обнажил волосы в укромном месте, волосы, такие же, как те, что покрывают меня. Сдвинул тонкую голубую ткань ее блузки. Прижал язык к ее шее, ее грудям. Глубоко внутри него зарокотал голос зверя. Иметь и не иметь, как у Хемингуэя. Молоко матери вместо крови.

Он встретил Грейс, когда она вошла домой. Когда он приехал, дома никого не было, и он уже успел собрать почти всю свою одежду и книги и загрузить их в «Порше». Вернулся для того, чтобы проверить сигнализацию.

Она едва не вскрикнула. На ней был зеленый костюм хирурга, но рыжие волосы были распущены, а лицо ее было таким же бледным на фоне волос и рыжеватых бровей, лишь подчеркивая усталость.

Она тут же обняла его, схватила обеими руками.

— Где ты пропадал? — спросила она. Он поцеловал ее в обе щеки. Она держала его обеими ладонями за лицо. — Почему ты не позвонил?

— Мамочка, любимая, со мной все в порядке, — ответил он. — Я в доме в Мендосино. Мне сейчас надо быть там. Заехал, чтобы сказать тебе, что люблю тебя и что тебе незачем беспокоиться…

— Мне необходимо, чтобы ты был здесь! — жестко сказала она. И перешла на шепот, так, как с ней бывало лишь тогда, когда она была на грани истерики. — Я не позволю тебе уехать отсюда.

— Я уеду сейчас, мама. И хочу, чтобы ты знала, что со мной все в порядке.

— С тобой не все в порядке. Посмотри на себя. Послушай, ты знаешь, что происходило с каждым из анализов, который брали у тебя в больнице? Всем: кровью, мочой, пробами тканей… Оно все распадалось, распадалось!

Последние слова она произнесла одними губами, беззвучно.

— И теперь тебе необходимо остаться здесь, Ройбен, и мы выясним, как и почему это происходит…

— Невозможно, мама.

— Ройбен! — Она дрожала. — Я тебя не отпущу.

— Придется, мама, — сказал он. — Посмотри мне в глаза и выслушай меня. Выслушай своего сына. Я делаю все, что могу. Да, я понимаю, что после того, как все случилось, во мне произошли перемены, психологические. И странные гормональные перемены. Да. Но ты должна мне поверить, мама, что я справлюсь со всем сам, наилучшим образом. А еще я знаю, что ты говорила с этим врачом из Парижа…

— Доктором Ясько, — сказала она. Похоже, ей несколько полегчало оттого, что они переключились на практические вопросы. — Доктор Аким Ясько. Он эндокринолог и специалист в этой области.

— Да, ну, это я знаю. И знаю, что он посоветовал частную больницу, мама, знаю, что ты хочешь, чтобы я туда отправился. — Она не подтвердила его слова и выглядела несколько неуверенно. — Ну, ты об этом говорила, — сказал он. — Это я знаю.

— Твой отец против, — сказала она. На самом деле начала размышлять вслух. — Ему Ясько не нравится. Как и вся эта идея.