И она снова заплакала. Просто не сдержалась. Ничего не могла с собой поделать.

— Ройбен, я боюсь, — шепотом сказала она.

— Знаю, мама. И я тоже. Но я хочу, чтобы ты сделала то, что сейчас для меня лучше всего. А для меня сейчас лучше всего оставаться одному.

Она отпустила его и уперлась во входную дверь.

— Я тебя не отпущу, — сказала она. — И вдруг прикусила губу. — Ройбен, ты написал просто поэму в прозе про этого вервольфа, это чудовище, которое на тебя напало, но понятия не имеешь, что на самом деле происходит!

У него не было сил смотреть на нее, такую. Он шагнул к двери, но она окаменела, так, будто готова была стоять насмерть, чтобы его не выпустить.

— Мамочка… — тихо сказал он.

— Ройбен, этот Человек-Волк, это существо, убивает людей, — выпалила она. — Со всеми уликами с места преступления происходит одно и то же. Это существо, Ройбен, которое на тебя напало, которое заразило тебя чем-то очень мощным, очень опасным, тем, что влияет на весь твой организм…

— Что, мама, ты думаешь, я становлюсь вервольфом? — спросил он.

— Нет, конечно же, нет, — ответила она. — Этот безумец не вервольф, это чушь все! Но он безумен, опасен, омерзительно безумен. А ты — единственный человек, выживший после нападения. В твоей крови и тканях есть нечто, что может помочь им найти это существо, но, Ройбен, мы не знаем, что делает с тобой этот вирус.

А, так вот что она думает по поводу происходящего. Конечно. Совершенно логично.

— Малыш, я хочу взять тебя в больницу — не в эту подозрительную, в Саусалито, а просто в главную больницу Сан-Франциско…

— Мама. — У него просто сердце разрывалось. — Я уж подумал, что ты меня Человеком-волком считаешь, — сказал он. Ненавидел себя за то, что проверяет ее таким способом, лжет ей, но иначе он не мог. Ему хотелось обнять ее, сохранить ее ото всего, и от правды тоже. Как будто она и не была Грейс Голдинг, знаменитым хирургом.

— Нет, Ройбен, я не думаю, что ты способен взбираться по кирпичным стенам, перепрыгивать с крыши на крышу и разрывать людей на части.

— Какая радость, — тихо сказал он.

— Но это создание, кем бы оно ни было, может являться переносчиком заразного безумия, понимаешь? Ройбен, пожалуйста, попытайся понять, что я говорю. Бешенство — заразное безумие, понимаешь? А ты был заражен чем-то куда более опасным, чем бешенство, и я хочу, чтобы ты пошел со мной в больницу, немедленно. Ясько говорил, что ему известны другие случаи, с такими же странными особенностями. Сказал, что есть реальная опасность того, что это губительный вирус.

— Нет, мама, не могу. Я приехал сюда, чтобы ты своими глазами увидела, что со мной все в порядке, — сказал он, так мягко, как только мог. — А теперь, когда ты в этом убедилась, я уезжаю. Пожалуйста, мама, отойди от двери.

— Хорошо, тогда оставайся здесь, дома, — сказала она. — А не сбегай в лес!

Она вскинула руки.

— Мама, я не могу.

Он отодвинул ее в сторону, грубо, зная, что никогда не простит себе этого, и выбежал за дверь прежде, чем она успела остановить его. Сбежал по кирпичной лестнице и прыгнул в машину.

Она стояла в дверях, и впервые в жизни он увидел в ней маленького, уязвимого человека, слабого и испуганного, ошеломленного происходящим. На месте его прекрасной матери, человека, каждый день спасающего человеческие жизни.

Не проехав и квартала, он расплакался. К тому времени, как подъехал к кафе, где его ждала Лаура, плакал так, что едва видел перед собой. Отдал ей ключи и вышел, пересаживаясь на пассажирское сиденье.

— Все кончено, — сказал он, когда они поехали в сторону автострады. — Я никогда больше не смогу быть частью их, никого из них. Все кончено. Мне нужны новые документы, новая личность, вот что мне нужно. Другой адрес, другое свидетельство о рождении, другой паспорт. Боже! Что же мне теперь делать?

— Хочешь сказать, она знает.

— Нет. Она знает многое, но не может позволить себе сделать вывод. На самом деле, нет, она не знает. А я не могу ей сказать. Скорее умру, чем скажу. Боже, я не знаю, что она сделает, если узнает. Хотя, нет, я знаю. И всегда знал.

Они еще не доехали до середины Голден Гейт, когда он уснул.

Проснулся он ближе к вечеру, когда они сворачивали с шоссе 101 на развязку, чтобы попасть на Нидек-роуд.

Письмо по электронной почте от Саймона Оливера было кратким. «Плохие новости, которые могут оказаться хорошими. Позвони срочно».

Письмо пришло вчера вечером.

Он позвонил Оливеру на домашний и оставил сообщение, что он снова в Сети и у телефона. Пусть звонит.

Он и Лаура сели ужинать в зимнем саду, за новеньким столом с мраморной столешницей. Сидели в тени бананов и фикусов. Зрелище двух орхидей, наклонившихся одна к другой и роняющих на пол прекрасные лиловые цветки, наполнило его счастьем.

Гэлтон поставил в оранжерею несколько папоротников в кадках, уже сегодня, а еще белые бугенвиллии. В свете вечернего солнца в зимнем саду было удивительно уютно. Лаура отлично разбиралась в растениях и посоветовала другие, которые тоже могли бы понравиться Ройбену. Если он захочет, она может заказать их сюда, даже большие деревья. Она знает, где их найти. Это было бы чудесно, сказал он, чем больше зелени и цветов, тем лучше. И пусть покупает то, что ей захочется, то, что она сама больше всего любит. Он полюбит все, что любит она.

К ужину у них был наваристый суп, оставшийся от вчерашней бараньей рульки с овощами, приготовленной Ройбеном, и ему показалось, что, настоявшись, все стало еще вкуснее.

— Устал? — спросила Лаура.

— Нет, не терпится обыскать весь второй этаж, пока не найдем вход в то потайное помещение.

— Возможно, другого входа, кроме люка в стеклянной крыше, и нет.

— Я так не думаю. Думаю, есть несколько входов. Зачем устраивать такое хорошее потайное помещение, если ты не можешь попасть в него из разных мест? Наверняка есть сдвигающиеся стеновые панели в кладовках, ванных комнатах или на чердаке.

— Наверное, ты прав.

Они посмотрели друг на друга.

— Ведь пока мы не проверим, то не узнаем, одни ли мы здесь, так? — добавила она.

— Нет, и это приводит меня в полнейшую ярость, — ответил Ройбен. Ему хотелось защитить ее, до безумия хотелось. Не хотелось, чтобы ей было страшно. Он не сказал ей, но подумал, что она не должна отходить от него дальше чем на пару метров.

В сарае они взяли пожарный топор, молоток и фонарь.

Но ничего не нашли. Оглядели и простучали все внутренние стены по второму этажу, а потом и на чердаках.

Проверили и подвал. Там тоже ничего.

Наконец Ройбен устал. Уже был восьмой час, и он всем сердцем хотел, чтобы превращение сегодня не произошло, чтобы он провел ночь в покое. Но в глубине его сознания жило искушение. Он не вкусил еды по-настоящему вчера ночью. Этот голод гнездился не в желудке, а где-то еще.