— С этим подходом пора заканчивать, — решительно сказал Тесье. — Традиции традициями, но это слишком неэффективно. Есть лучший способ, мы говорили об этом в прошлый раз. Надо решить раз и навсегда. Да хотя бы возьмите нынешнего Двенадцатого. Обсудите с вашими людьми, подключите Фюме… В конце концов, это уже становится смешно.

Эта часть прозвучала уже совсем непонятно, но, пока он говорил об этом «лучшем способе», у меня стала возникать какая-то картина. Странная, расплывчатая картина. Спонсоров нельзя волновать, Двенадцатого, то бишь Зрителя, оказывается, меняют, но при этом переквалифицировать его невозможно, так как спонсоры могут удивиться и взволноваться, а их надо, разумеется, радовать… четверть века назад было принято какое-то решение, и если бы не оно, Тесье бы тут сегодня не сидел… «Не забудьте коронные формулировки»… Не может быть, чтобы они пошли на такой подлог. Нет, это слишком невероятно. Это слишком… просто. Вот именно — просто. Просто до скуки, до отвращения. Просто и реально. И гораздо больше похоже на правду.

— Так и сказал? Особое отношение к Двенадцатому? Распустились, голубчики… Ну конечно, особое. Хорошо, сообщите Виктору, пусть начинает набор. И не забудьте об отчете. Мы не можем волновать спонсоров. …Да, неделя. Что? Как обычно — код «три». Эта информация — только для спонсоров. И так уже в институте ползут слухи… Вот именно, меньше знаешь…

Я все еще не верил своим ушам. В очередной раз все мои представления об эксперименте рушились. Они меняли Зрителя. Они обманывали своих спонсоров! Не было никакой мрачной тайны, все эти разговоры о проклятии рода человеческого были не более чем разговорами. Эксперимент, «смелый, дерзкий и небывалый» эксперимент никогда не удавался! Он тихо и прозаически провалился много лет назад, когда их настоящий Зритель и не подумал останавливаться в своем развитии. Тогда у них, конечно, началась паника. Но пока одни искренне переживали о потере бессмертия, другие жалели о более материальных утратах. И какая-то мудрая голова сообразила, что для получения субсидий вовсе не обязательно иметь настоящего нестареющего человека. Достаточно обладать возможностью продемонстрировать такого человека спонсорам. А под рукой уже был механизм имитации не меняющихся со временем людей, отточенный и отлаженный до великолепия. И вот уже четверть века они кормили спонсоров липовыми отчетами и с гордостью показывали им неизменного Зрителя. А те, в свою очередь, умилялись и исправно делали то, что от них и требовалось — продолжали платить. Можно было только догадываться о том, какую жирную пенку год за годом снимало местное руководство с бесчисленных поступлений на банковские счета эксперимента.

На секунду мне представилась страшная картина, нарисованная Катру. Теперь я еще глубже ощутил всю жестокую безнадежность мира, в котором все люди, неся в себе бессмертие, старели и умирали только потому, что считали, что должны умирать. Только потому, что «так заведено». И даже узнав о заложенном в них бессмертии, они не имели ни малейшей возможности воспользоваться этим даром, потому что в их головы с младенчества намертво впечатали это страшное заблуждение. И они продолжали стареть и умирать и в промежутке между рождением и смертью успевали рожать детей. И обрекали их на смерть, растя так же, как растили их самих, потому что у них не было, не было ни малейшей возможности избавить детей от этого груза, оставив их при этом людьми.

Какой извращенный ум мог породить эту дикую идею? Что за иезуитский, дьявольски продуманный способ заставить меня мучиться до конца своих дней? Но зачем? Зачем? Извращенная месть? Нет, им чужды такие соображения. Не месть это была, а тонкий расчет. Это называется «принимать меры предосторожности». В моих руках случайно оказался крошечный клочок правды, и они не могли отпустить меня, не обезопасив свое положение. Сказать всю правду мне было ни в коем случае нельзя. Совсем ничего не говорить было тоже опасно, так как в этом случае я оставался при своих изначальных выводах об успехе и тайне эксперимента. Надо было придумать какое-то правдоподобное объяснение, которое заставило бы меня отказаться от этих выводов. В то же время надо было сделать так, чтобы никто не поверил моему рассказу, если бы я вздумал болтать. И они с блеском вышли из положения. Что с того, что при этом пришлось кинуть тень на всю мою будущую жизнь?

Как я мог поверить ему, поддаться этому наваждению? Ведь какие-то полтора года назад, после моей операции Катру с точно таким же подъемом беспардонно врал мне в глаза. А Тесье? «Остановятся ли часы? Затормозится ли процесс? Скоро мы узнаем». Они всегда обманывали меня. Всегда и во всем. Мари, провалившая экзамен, возраст Зрителя, Тесье, играющий Двенадцатого — каждый день был наполнен притворством и враньем. И я хорошо отдавал себе в этом отчет. А теперь, когда мне рассказали страшную сказку, я вдруг поверил в нее с доверчивостью ребенка. Ну что ж, давайте играть по вашим правилам. Еще полгода назад я бы зашел в кабинет к этому современному Макиавелли и выложил бы ему все, что думаю о нем и его методах. Но я уже давно изменился. Если вы хотите считать, что я верю в этот кошмар, считайте так. Разочаровывать я вас не стану. Мне достаточно правды. Той правды, которую вы так долго и упорно скрывали.

Тесье еще куда-то звонил, с кем-то говорил, а я все стоял, прислонившись к стене, и с облегчением повторял про себя: «Это была ложь, это была ложь, это была ложь»…

Книжный магазин был из тех, которые по своему размеру не уступают супермаркету, однако покупателей в нем было несравнимо меньше. В этот полуденный час здесь было необычайно пусто. Между полок из солидного темного дерева несколько потерянно бродили двое любителей чтения. Еще один расположился в дальнем углу возле стеллажа, на котором сверкали глянцевые обложки журналов.

Я взглянул на список отделов и направился наискосок, в противоположный конец помещения, туда, где красовалась надпись «Путешествия». Через день мы отправлялись в круиз по греческим островам, и мне надо было купить путеводитель. Мари давно хотела посмотреть на эти средиземноморские жемчужины — с тех пор как ее ближайшая подруга вернулась оттуда в полном восторге. «Этот Санторини — это такая прелесть, — умилялась Кристина, демонстрируя нам яркие фотографии, — мы там поднимались в гору на ослах. Это древний затонувший вулкан. А Родос, а Патмос…» Горные ослы меня не особо интересовали, но я и сам был не против взглянуть на эти красоты. Да и Афины посмотреть было бы интересно. Мы говорили об этой поездке с прошлого лета, но сначала болела Люси, потом была горячая пора с выборами, затем подоспела возня с новым домом, а вслед за ней — череда других не менее важных и не менее срочных дел. Я уже готов был решительно объявить, что делам придется подождать, но тут большинство проблем как-то тихо уладилось, и оказалось, что у нас больше нет повода откладывать путешествие. В редакции могли обойтись две недели без меня; с маленькой Люси оставались мои родители. Наконец-то мы могли побыть вдвоем первый раз за три года, прошедшие после рождения дочки.

И несмотря на это, выбирая путеводитель, я с какой-то тоской думал о том, что не увижу свою маленькую девочку целых две недели. Конечно, иногда ее шумная активность становится утомительной, но это чувство длится не дольше минуты. Вчера, когда Люси с визгом носилась по детской площадке, я не мог избавиться от мысли, что с момента ее рождения я никогда не расставался с ней больше чем на день. А потом после обеда она сидела и внимательно слушала, как Мари читает ей «Кота в сапогах». Перро у нас вообще в большом почете. Особенно «Красная Шапочка». Что в ней находят дети, я так и не понял, но читать мне ее приходится регулярно. И каждый раз следуют вопросы. Вчера, после «Кота», пришлось объяснять, что такое «наследство» — до этого с таким понятием Люси не сталкивалась. Слушала, широко раскрыв свои огромные глазищи, переспрашивала, но, по-моему, забыла об этом уже через минуту. Ладно, успеем еще объяснить.