Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоящий рядом со мной курсант из местных, Борис Нагле, тут же вспомнил, что совсем недавно майора пригласили к старшеклассницам в школу, созданную после полёта в космос Юрия Гагарина, отряда юных космонавтов, и Сульман на первом же построении и небольшой лекции по основам строевого шага подал команду:
– Девушки, не умеющие отдавать честь вышестоящему начальству, два шага вперед!
– Курсант Нагле! Чего вы там бормочите? – неожиданно сделал резкое замечание Сульман. Слух у майора был что надо…
– Да мы вспоминаем, как надо отдать вам честь, – не моргнув глазом сказал Нагле.
– У вас что это за грязь под носом? Это же не по форме! Завтра срежьте свои усики. А теперь слушать сюда! Удар должен быть под срез ботинка впереди идущего. И, вытянув шею, скомандовал: – Рота-а-а! Для помойки в баню становись! И с песней, шагом ма-р-р-ш!
Запевала, как и положено, а им был назначен Борька Лебедев, которого почему-то после первого же построения прозвали Балбесом, запел:
В годы мирные, как в дни военные,
И тут мы, во всю мощь молодых глоток подхватили:
Подруг любимых нам не забыть,
Мы парни обыкновенные,
Умеем верить и любить.
Отбивая шаг по асфальту, вслед Борька, дурачась, вставлял свой припев:
Там соловей в кустах поёт,
И соловьиху к сердцу жмет,
Сову там филин обнимает, —
Но замуж точно не возьмет!
Усыпляя внимание майора Сульмана, мы продолжали:
Пусть подруги ждут, когда в походе мы,
Проходим с песней строевой,
Стоим мы на страже Родины,
Где каждый дом для нас родной.
И вновь Лебедев вел свою игру:
Трясется заяц, ждет лису,
Она давно с бобром в лесу,
Дают там жизни зверь – зверюшке
Кум – куме, Ванюшка – Нюшке.
А муж жене, да при луне!
Захар Григорьевич останавливал строй и грозно вопрошал:
– Что за своеволие? Дурному научились быстро, а чему-то дельному – мозгов не хватило. Ещё повторится, запевалу отчислю.
Запевала, конечно же, тут же исправился:
Друг на друга пусть и не походим мы,
Но все пойдём на подвиг любой,
Да мы вот с Сульманом – Захар Григоричем
Пойдем в последний смертный бой!
Сульман втягивал живот и, печатая шаг, как на параде, шел с нами параллельным курсом, отбрасывая руку назад, как учил – до упора.
А потом за нас взялся старшина эскадрильи Володя Ермохин, которого мы про себя за его службу в кремлёвском полку называли кремлевским служакой.
Уж он-то умел ходить, как никто другой. На его форме все курсантские нашивки были аккуратно пришиты, хэбэшный костюм сидел на нем, точно специально сшитый под него. Высокий, ладный, крепко сбитый, он открывал со знаменем все парады в Бугуруслане. Именно Ермохин организовал для нас в казарме хозяйский уголок, сбросившись по рублю, мы купили электроутюг, зубной порошок, катушки с нитками и иголками. На стене висела даже марля, чтобы мы случайно не сожгли брюки. После стрижки, похода в баню началась новая, уже связанная с небом и самолетами жизнь.
«Сегодня, сейчас ничего уже не вернуть, – думал я. – Можно лишь как бы отмотать плёнку и просмотреть с высоты сегодняшнего возраста, как всё было тогда, и попытаться разобраться, с чего всё началось? А началось оно с одного – с дисциплины, с теми требованиями, которые нам начали прививать с первого дня пребывания в лётном училище: жестко и требовательно, везде и во всём. Курсантский китель уже не только выделял, но и обязывал.
– Подворотничок должен быть белым, свежим и чистым, пуговицы на кителе блестеть, как у кота яйца, – говорил старшина нашей лётной группы Борис Зуев, который уже закончил техническое училище и успел до поступления в лётное поработать авиационным техником.
Уже ночью на гостиничной койке, припоминая то незабываемое время, я приходил к простому выводу, что курсант во многом был зависимым человеком. Его могли послать отскребывать унитазы, мыть полы в казарме, чистить картошку на кухне, собирать окурки, подметать дорожки, разгружать вагоны, рыть траншеи. Он зависел от настроения старшины, инструктора, преподавателя, да что там перечислять, даже парикмахер Сережа, снимая с наших голов волосы, между делом поучал: «Есть несколько золотых слов, которые должен знать каждый из вас: Виноват, исправлюсь! Так точно! Слушаюсь! Будет исполнено!» И тут же кричал: «А ну, не верти головой, не то отчислю!» Что и говорить, отчисление было самым страшным для нас наказанием. Чаще всего отчисляли за самоволки и пьянки. И нередко попадались те, с кого нам, казалось, надо было брать пример. В 1960 году после хрущевского указа о сокращении армии было расформировано Шадринское штурманское авиационное училище. Многие из молодых лейтенантов подали заявление в БЛУ. К Новому году половина из них была отчислена. После клятвы, что такого не повторится, Сергей Владимирович Флоринский, которого Володя Черномор почему-то, должно быть с испугу, называл Флоринского генералом, и тот оставил Володю и он впоследствии стал первоклассным летчиком, летающим на международных линиях.
Запомнилось, что тот же Борька Лебедев, бывало, из увольнения заходил в казарму по «схеме», перелазил через забор, стучал в окно, ему открывали, и он, полуголый, вползал в помещение и тащил следом свою грязную форму, которую подмочил, форсируя похожую на болото речку Контузлу.
Запомнилось, что преподаватели приходили на занятия почти всегда в свежих, наглаженных рубашках. А иногда и в кожаных куртках. Мы, с некоторой завистью, прислушивались, как тихо, почти неслышно поскрипывает кожа. «Придет время, и мы наденем такие же», – думал я.
А ещё я любил ходить в библиотеку лётного училища, где работала выпускница Бугурусланского педагогического училища – молоденькая, настоящая бугурусланская красавица – Ольга Пермякова, надо сказать, что многие из курсантов записывались в библиотеку, чтобы только поговорить с нею…
Поскольку я стал постоянным читателем, она стала подыскивать и рекомендовать мне книги, из которых мне особенно запомнилась «Данута» Алексея Карпюка. Долго в библиотеке она не задержалась, через какое-то время Ольгу увез в Иркутск пилот-инструктор Борис Иванов. Много лет спустя, приехав на презентацию книги о выпускниках Бугурусланского лётного училища «Колыбель быстрокрылых орлов» уже в Центральной городской библиотеке, работающая