Боже упаси предположить, будто я критикую такого выдающегося композитора, как автор «Святого Павла», раз я так говорю. Более того – автор этих строк никогда, никогда не найдет ошибки с точки зрения христианства в вышеупомянутой оратории, потому что Феликс Мендельсон-Бартольди по рождению еврей. Однако не могу не сказать о том, что, когда герр Мендельсон принимал христианство в Берлине (а он был обращен только в возрасте тринадцати лет), Россини уже от него отошел и полностью погрузился в земной мир оперной музыки. Теперь, когда он отказался и от него и мечтает вернуться к своей католической юности, к тому времени, когда он мальчиком пел в хоре Пезарского собора или в качестве псаломщика участвовал в мессе, – теперь, когда звуки органа всплыли в его памяти из далеких времен его юности и он потянулся за пером, чтобы написать «Стабат», ему нет необходимости реконструировать для себя дух христианства каким-то научным путем или, более того, рабски копировать Генделя или Себастьяна Баха. Ему необходимо только припомнить дивные звуки его юности! Какое серьезное и глубокое горе звучит в этой музыке, она словно вздыхает и истекает кровью, в ней всегда остается что-то по-детски наивное, напоминающее мне исполнение Страстей детьми, свидетелем чего я стал в Сетте. Да, когда я впервые слушал «Стабат» Россини, то внезапно поймал себя на том, что думаю о маленькой религиозной пантомиме. Она изображала ужасное и возвышенное мученичество, но самым наивным, присущим юности образом; раздавались горестные причитания Матери скорбящей, но они срывались с губ маленькой невинной девочки; рядом с самым мрачным и горестным трауром шелестели крылья грациозных путти. Ужас распятия смягчался словно пасторальной пьесой, и осознание бесконечного окружало и заключало в себя целое, словно синее небо, сиявшее над процессией в Сетте, и синее небо у берега, вдоль которого она двигалась. Эта вечная грация Россини, его неразрушимая нежность, которую ни один импресарио, ни один делец от музыки не может разрушить или хотя бы заставить потускнеть! Сколько бы подлости и искусных интриг ни встречал он в жизни, тем не менее в его музыке нет ни следа горечи. Словно фонтан Аретузы, сохраняющий свою первозданную сладость, несмотря на впадающие в его воды горькие потоки, – сердце Россини сохраняет свое мелодическое очарование и благозвучие, хотя он испил больше, чем ему причиталось, из чаши мировой скорби.

Как я уже говорил, «Стабат» великого маэстро стала выдающимся музыкальным событием года. Я ничего не скажу о первом исполнении, достаточно сказать, что пели итальянцы. Зал Итальянской оперы напоминал преддверие рая; священные соловьи рыдали, и светские слезы лились. Музыкальная «Ла Франс» также поставила большую часть «Стабат» во время своих концертов, и конечно же она была встречена бурными аплодисментами. Во время этих концертов мы как раз услышали «Святого Павла» герра Феликса Мендельсона-Бартольди, привлекшего внимание своим сходством и даже вызвавшего сравнение с Россини. У большинства публики это сравнение было не в пользу нашего молодого соотечественника; в конце концов это все равно что сравнивать итальянские Апеннины с берлинской горой Темплоу. Это нисколько не умаляет достоинств горы Темплоу, заслуживающей уважения среди широких масс уже потому, что на ее вершине возвышается крест: «при виде его тебе следует покориться». Но только не во Франции, стране неверующих, где герр Мендельсон всегда обречен на поражение. Он стал жертвенным ягненком этого сезона, в то время как Россини стал его музыкальным львом, чей мелодичный рев все еще отдается в воздухе».

В течение 1842 года Россини работал над тем, чтобы вернуть лицею «Комунале» его былую славу. Он поручил скрипичную школу суровому Джузеппе Манетти, фортепьянную – Стефано Колинелли, которого Гиллер называл лучшим пианистом Италии, школу кларнета – своему другу Доменико Ливерани. Но главная проблема оставалась нерешенной: в школе не было подходящего преподавателя контрапункта и композиции, пост которого предусматривал практически полномочия директора. Россини первоначально предложил этот пост Меркаданте, который принял его. Затем возникли слухи о том, будто Меркаданте предложили пост директора Сан-Пьетро-а-Майелла в Неаполе, представлявший собой более внушительную должность. И в тот день, когда Меркаданте обещал приступить к исполнению обязанностей в Болонье (1 октября 1840 года), от него было получено письмо, сообщавшее о том, будто «непредвиденные и важные семейные обстоятельства и личные дела» вынуждают его вернуться в Неаполь. Разгневанная «Гадзетта ди Болонья» бросилась в атаку на Меркаданте, обвиняя его в нечестности и отсутствии прямоты. Россини написал маркизу Карло Бевилакуа 1 : «Ваше превосходительство может судить о степени моего изумления и негодования!»

Затем Россини попытался пригласить Джованни Пачини, но тот ответил, что не в состоянии принять на себя такую ответственность. В октябре 1841 года, примерно в то время, когда в Париже впервые исполнили «Стабат матер», Россини предложил Доницетти пост директора лицея и должность дирижера капеллы в Сан-Петронио. Доницетти отказался принять предложение, скорее всего, из-за того, что его гордость была уязвлена тем, что он оказался третьим, кому сделали это предложение, а не потому, что не хотел быть связанным с Болоньей. Они вернутся к этой теме в марте 1842 года.

Хотя слухи о реакции публики на россиниевскую «Стабат матер» распространялись повсюду, гарантируя всемирную славу этой «неготовой для исполнения» музыке, сам Россини еще не слышал ее исполнения. Когда предложили исполнить ее в Болонье, он не только принял самое активное участие в организации, но потребовал, чтобы все исполнители принимали участие бесплатно, с тем чтобы весь доход от продажи билетов пошел в фонд строительства дома для престарелых музыкантов 2 . Ему помогал комитет, состоящий из известных болонцев. Первоначально планировалось исполнить «Стабат» в лицее, но затем решили там только репетировать, а представление устроить в Аркиджинназио, красивом большом здании с подходящим залом. 16 февраля 1842 года Доницетти написал своему другу Антонио Дольчи в Бергамо: «Россини написал мне и пригласил в Болонью, чтобы дирижировать его «Стабат», предоставляя в мое распоряжение свой дом, свое будущее и свою жизнь. Подумай только, какое это почетное предложение. Примет участие сотня, если не более, певцов... «Стабат» состоится 17 или 18 [марта]...»

Из четырех солистов двое были профессионалами – Клара Новелло, молодая английская сопрано итальянского происхождения, и русский тенор Николай Иванов, и двое – талантливыми любителями – Клементина Дельи Антони и близкий друг Россини граф Помпео Бельджойозо, брат которого Лудовико приехал вместе с ним из Милана и пел среди теноров в хоре. В хор входило несколько известных певцов, наиболее знаменитым из которых был бас Карло Дзукелли, а также молодая девушка из Читтади-Кастелло, ставшая впоследствии знаменитой Мариеттой Альбони. Аккомпанирующий оркестр включал в себя фаготиста Джованни Андре; контрабасиста Луиджи Бартолотти; трубача Гаэтано Брицци, о котором Доницетти сказал, что в день Страшного суда Вечный отец призовет его, чтобы пробудить мертвых; гобоист Бальдассаре Ченторини; флейтист Доменико Джилли; скрипач Джузеппе Манетти; виолончелист Карло Паризини; виолончелист Карло Савини, любитель, которого Россини привлек к участию после того, как ему не удалось убедить Джованни Витали из Асколи-Пичено исполнить партию первой виолончели; скрипач Франческо Скьясси и кларнетист Серафино Веджетти. Россини попросил Стефано Голинелли играть на репетициях на фортепьяно, но тот отказался. Тогда Россини написал ему: «Мой дорогой друг, я не верю в твои болезни, не принимаю твой отказ и требую, чтобы сегодня утром ты пришел на репетицию, где я лучше, чем любой врач, смогу оценить твое состояние. В моем положении мне нужны таланты и добрые друзья; ты являешься и тем и другим, поэтому не можешь покинуть меня, даже если твоя жизнь окажется поставленной на карту. Я предъявляю к тебе большие требования, потому что велика любовь, которую я питаю к тебе...» Голинелли принял участие.