Много забавных воспоминаний связано у Вирджинии Вулф и со своим вечным «эстетическим» оппонентом Арнольдом Беннеттом. Она любила вспоминать, как этот «невыносимо скучный прозаик», наивный, несносный, но искренний и добрый старик, однажды удалился с приема, сообщив ей под большим секретом, что преисполнился решимости писать отныне не меньше тысячи слов в день…

Не пощадила и Бернарда Шоу (который, впрочем, и сам никого не щадил). Крупнейшего английского драматурга хх века она изобразила в духе тех бессчетных карикатур, которые чуть ли не ежедневно помещались на него в печати. У нее Шоу, как и на страницах газет, долговяз, «шагает на некрепких длинных ногах», сложив на груди руки и сверкая золотыми коронками. «Как раз иду от дантиста, – сообщил он Вирджинии при встрече, – и соблазнился хорошей погодой». Дружелюбен, фонтанирует идеями и «весьма искусен в убеждении окружающих в своей любви». Уверял собеседницу, что все люди в двадцать один год должны быть революционерами. И что он слишком стар для тропиков – так, словно ему предстояло, как в свое время Леонарду, жить на Цейлоне или на Гавайях.

И еще три карикатуры. На Генри Джеймса, свою единственную встречу с которым Вирджиния Вулф описывает в письме Вайолет Дикинсон от 25 августа 1907 года:

На Уильяма Батлера Йейтса; с ирландским поэтом В.Вулф встретилась много позже, чем с Джеймсом, – в октябре 1930 года у Оттолайн Моррелл. В Йейтсе Вирджиния высмеивает то же, что и многие его современники, – его увлечение снами, видениями, потусторонним миром.

И на еще одного ирландца, в свое время известного и очень плодовитого романиста Джорджа Мура:

Карикатуры на лидеров лейбористов, на Гарди, Беннетта, Шоу, Джеймса, Йейтса и Мура – вовсе не предел язвительности, на которую способна Вирджиния Вулф: «Флаш» и – тем более – «Орландо» тому свидетельство. Если она кого не любит, то «кусается» куда больнее. Вот она «воздает должное» своей свекрови Флоре Вулф, которая и стенографией владеет, и в шахматы играет, и рассказы пишет (которые у нее иной раз берут) – и, «владея столь разнообразными искусствами, будет радоваться жизни до глубокой старости, как человек, играющий пятью бильярдными шарами одновременно».

Ниже – образчик сатирико-психологической прозы, которой бы позавидовал любой классик:

«Предстоящая встреча с миссис Вулф так меня удручает, скорее всего, потому, что мы обе не сумеем сказать друг другу ни одного чистосердечного слова. С ней говоришь, как с ребенком, – но ребенком с “чувствами”, ребенком с “правами”, с ощущением своей благопристойности и респектабельности, с ощущением того, что она твердо знает, что и как следует говорить и делать. Человек принципиальный, она, как и все принципиальные люди, втайне недовольна жизнью, ибо не извлекает из нее никакого удовольствия; от всякого непосредственного человеческого контакта такие люди отгородились высоким забором, отчего благодушествуют, только когда едят, получают комплименты или же делают какое-то доброе дело, к примеру, нянчат ребенка. Если же этот ребенок – Леонард, он вырастает и старается не иметь с матерью дела… Хуже всего то, что она порой до некоторой степени угадывает чувства, которые одолевают собеседника; может вдруг, если я от усталости замолчу, пронзить меня проникновенным взором и глубокомысленно заявить: “Вам бы следовало, Вирджиния, почаще думать о том, чту вы пишете, когда не пишете”»[180].

Cвекровь, сама того не желая, попала в точку; а впрочем, Вирджиния Вулф только об этом всегда и думала.

А вот каким видится ей бежавший от Гитлера в 1938 году знаменитый немецкий дирижер и пианист Бруно Вальтер (его она тоже невзлюбила – евреев, мы уже убедились, вообще не жаловала; Леонард – исключение): «…маленький толстый человечек; и мало приятный; и вовсе не великий дирижер». Изображает покинувшего Австрию Вальтера сумасшедшим, истериком и параноиком, не вполне понимая (а может, не особенно вникая), чту ему, еврею, грозило бы после аншлюса. «Говорить теперь можно только шепотом, повсюду шпионы…» – с насмешкой вспоминает она его слова.

Одним словом, шаржи, нарисованные Вирджинией Вулф, так сказать, с натуры, ничуть не уступают шаржам литературным – сановным гостям на приеме у Клариссы Дэллоуэй, например, или ироническому парафразу «Любовника леди Чаттерли» в 6 главе «Орландо».

Роман «Годы» Вирджиния Вулф анонсирует в дневнике как нечто совершенно новое, не имеющее ничего общего ни с «Маяком», ни с «Волнами»:

И, одновременно с этим, – старое, более традиционное: