Ты хмуришься, возлюбленная моя? Устала от моего зубоскальства? Ты права — бестактно иронизировать над поверженными богинями. Их храмы закрыты, вьюнок и плющ ползут по колоннам, пучки травы раскалывают ступени.

Уйдем от этой печали.

Там впереди — река. И бурлящая живая толпа. Прямо с приставших лодок идет торговля морскими дарами — рыбой, креветками, ракушками, осьминогами, кальмарами. Зубастые угри приподнимают головами плетеные крышки корзин. Разносчики лезут вам в уши рифмованными восхвалениями своего товара. Сопротивляться тщетно, — и вот уже свежая лепешка, с горкой меда посередине, обжигает твою ладонь.

Зовущие, превозносящие, укоряющие, грозные, смешные, вопрошающие слова заполняют не только воздух — ими покрыты и стены домов.

«Все золотых дел мастера призывают избрать эдилом Гая Куспия Пансу!»

«Бои с дикими зверями, атлеты, разбрызгивание воды — в двенадцатый день до августовских календ».

«Марк Виниций Виталис опочил в день перед июльскими нонами».

«Фонтикул своей рыбоньке — сердечный привет».

«Цирюльники, выбирайте эдилом Попидия Руфа. Кто отвергнет его, да усядется рядом с ослом!»

«Саммий — Корнелию: удавись!»

«В четвертый день перед июльскими нонами во втором часу вечера родился Корнелий Сабин».

«Передайте Луцию, что кирпичи доставили только вчера».

«Эмилий — Фортунату, брату своему, — привет!»

«Счастье влюбленным! А тот, кто не знает любви, — да погибнет! Дважды погибель тому, кто запрещает любить!»

Нет, никто не властен запретить мне любить тебя, Афенаис. Здесь бессильны даже самые могучие враги любви — Время и Расстояние.

Порой я удивлялся, что Время у нас возведено в ранг божества, храмы Сатурна и Хроноса есть повсюду, а вот Расстояние оставлено в пренебрежении. Но сейчас, проходя мимо огромного ристалища Максима, я вдруг замираю, остановленный догадкой: не богине ли Расстояний приходят поклоняться сюда — сами того не ведая — сотни тысяч зрителей? В выезжающих на дистанцию и несущихся вдоль центрального барьера квадригах — не Время ли состязается с Пространством? Прославленные, увенчанные венками возницы — не жрецы ли они этого скрытого культа? Кто знает? Просуществуй язычество еще пару веков — не обогатился бы Олимп еще одним мифом? О любви старого Сатурна к вечно юной Дистанции и о дочери, родившейся от этого союза, по имени — Скорость.

Но идем дальше по Викус Тускус. Справа — Палатин, слева — Капитолий, впереди — императорские форумы. Есть дикие философы и маги, верящие, что не звезды кружат над нашими головами, а Земля вращается посреди неподвижного небосвода. Если бы это оказалось правдой, то, по крайней мере, не было бы нужды отыскивать центр этого вращения. Конечно, он оказался бы здесь, на Форуме.

Все в мире изменчиво и преходяще. Только слава Рима царит здесь неизменно вот уже тысячу лет. Помнишь, с каким волнением твой отец, профессор Леонтиус, называл нам имена консулов и императоров, увековеченных здесь статуями, арками, колоннами? А мы с ехидным видом спрашивали, указано ли на этих монументах, сколько невинных людей данный героический владыка отправил на тот свет? Чем глубже мы вчитывались в Тацита, Светония, Плутарха, Аммиана Марцеллина, тем больше стрел и дротиков получал на вооружение наш юношеский сарказм.

Конечно, я ничего не забыл.

Проходя под аркой Тита, я вспоминаю тысячи иудеев, которых он перебил в захваченном Иерусалиме, десятки тысяч рассеянных по свету.

Из колонны Траяна до меня доносятся стоны несчастных даков, из колонны Марка Аврелия — вопли маркоманов.

Базилика Максентия стоит как гигантское напоминание о страшных и нескончаемых римских междоусобиях.

Даже арка первого христианского императора, Константина Великого, заставляет вспомнить, что он казнил без суда и объявления вины собственного сына, племянника и жену.

Так откуда же — вопреки всей пролитой крови и ужасу — течет в меня этот благоговейный восторг? Навстречу какому нездешнему ветру душа пытается расправить крылья и взлететь? Почему заклинило мои сердечные весы, которыми я так привычно умел уже взвешивать доброе и злое, грешное и добродетельное? Откуда это леденящее душу ощущение полета? Будто незримой силой тебя перенесло вдруг на такую без-человечную, над-человечную высоту, какой не достичь даже египетским пирамидам, поставленным одна на другую.

Да, я вернусь сюда, на Форум, еще много раз и попытаюсь понять, разгадать его тайну. Но сегодня у меня нет больше сил.

И прости, возлюбленная Афенаис, что я не зову тебя дальше с собой.

Отсюда уже недалеко до того дома, куда я хочу войти без тебя.

Нет, я не могу тебе объяснить, почему здесь нам нужно расстаться, почему в этот дом я должен войти один. Да, я смущен, растерян. Мне нужно время, чтобы понять, что со мной происходит.

Не сердись, возлюбленная моя. Ведь ты и сама из тех, кто не всегда знает, в какую сторону рванется твое сердце минуту спустя. А пока я не знаю этого, нельзя, чтобы ты входила со мной в просторный атрий, окруженный колоннами и садами, — да, так кажется в первый момент, что это настоящий апельсиновый сад, а не цветные фрески по всем четырем стенам. Нельзя, чтобы видела девушку, появляющуюся на галерее верхнего этажа. Которая придерживает разлетевшиеся рыжие пряди и машет мне каким-то свитком. И спешит вниз с радостным криком: «Нашла! нашла!» И я принимаю из ее рук папирус и ловлю взглядом верхнюю строчку:

«Пелагий приветствует юную Деметру Пробу…»

НИКОМЕД ФИВАНСКИЙ — О БУНТЕ КОНСУЛА ГЕРАКЛИАНА

Все труднее и труднее становится в наши дни ремесло историка. Казалось бы, событие произошло совсем недавно, каких-то двадцать лет назад. Но когда пытаешься дознаться о нем, приходится брести как в тумане, проверяя каждый мираж фонарем здравого смысла.

Большинство свидетелей сходятся в одном: что летом 413 года наместник Африки консул Гераклиан объявил себя императором и прекратил поставки африканского зерна в Галлию и Италию. Затем он собрал огромный флот и двинул его на Рим.

Но что значит «огромный»?

Христианский летописец Оросиус называет цифру три с половиной тысячи кораблей. Можно ли этому верить? Таких огромных флотилий никогда не видали волны Средиземного моря. Или страх расширял людям глаза и они всякое рыбацкое суденышко засчитывали как боевой корабль?

Другой свидетель сообщает, что Гераклиан имел семьсот кораблей и три тысячи солдат. Семьсот кораблей больше похоже на правду. Но кто же решится нападать на императора Римской империи, имея всего трехтысячную армию? И как они разместились на судах? По четыре человека на корабль? Не слишком ли просторно?

Где высадились войска мятежного консула?

Одни свидетели говорят: в устье Тибра вблизи Остии. И сразу двинулись на Рим. Но якобы какой-то безымянный центурион, верный императору Гонорию, рассеял всю армию мятежников с помощью Божьего чуда.