Снующие туда-сюда между рядами кресел прыткие карлики продолжали раздавать доверху наполненные кружки.

Те, кто сидел в партере, уже испробовали угощение. С каждой минутой глаза их становились все более сонными. К тому моменту, когда первые из них начали падать со своих кресел, Аника заканчивала арию Афродиты.

Услышав ее, поэт понял, что волшебный голос, данный ей от природы, после обращения не претерпел никаких изменений. Наоборот, он стал только сильнее и выше. Сколько раз за свою жизнь он слышал его! …но только сейчас впервые увидел, как Аника поет вживую. И снова оказался во власти божественного сопрано. На миг он даже закрыл глаза, наслаждаясь ее пением, но толчок в спину вовремя вывел его из оцепенения.

– Люций, пора!

Галба Тарот и Сатон были уже наготове.

– Постой, Галба, – поэт обратился к писарю. – Сегодня все решится, – торопливо начал он. – И я хочу, чтобы ты знал. Чтобы все знали.

Я приговорил себя к смерти. И в независимости от исхода битвы я приведу свой приговор в исполнение. Не говори ничего. Это решение осмысленное и пересмотру не подлежит. Я прошу только одного.

Когда меня не станет, поставь за меня свечку в церкви.

– Но, Люций…

– Так надо, писарь, – поэт улыбнулся. – А теперь пойдем. И пребудет с нами бог.

В то время, когда поэт пробирался на сцену с боковой стороны, Галба и Сатон пошли напрямую, минуя редких стражников.

– Есть одно известие, люди! – закричал писарь, хватая за руку виновницу торжества. Его примеру последовал и Сатон, вцепившийся Анике в плечо. Певица тут же прекратила петь.

Но музыка продолжалась.

К ним шагнул Даниэль и если бы не Люций, притаившийся позади, он бы в два счета разобрался с обоими смельчаками. Злость клокотала в нем.

Но гнев его хоть и был силен, он не мог полностью заглушить голос разума.

Впервые за последние дни, в течение которых вампир чувствовал себя в чужом городе, как дома, его посетила тревога. Боязнь того, что дерзкий замысел по зомбированию всех пришедших на свадьбу, сорвется в самый последний момент.

– Ты убил мою сестру, – произнес Люций, сжимая в руке клинок.

Даниэль обернулся.

Того ли ожидал он увидеть перед собой в этот роковой день? Того ли он боялся?

– Поэтому я здесь, – поэт сделал шаг по направлению к врагу.

– Так это ты тот самый Люций? – усмешка, достойная эталона презрения, заиграла на губах жениха. – Поэт, чье имя проклято навеки!

Неблагодарное существо, убившее моего брата! Единственного из всех на свете, кто смог тебя исцелить! – Это было не исцеление, а обман.

– Это ты обман, поэт. Ты сам и есть один сплошной обман. Тебя нет! Не было и не будет!

– Уйдем, – Люций показал на дверь в закулисье.

– К чему? – король вампиров повернулся к залу. – Они почти все уже мои. Очнись, поэт! Все маски сорваны. Теперь весь Менкар – мой! – бросая испепеляющий взор на толпу, провозгласил Даниэль.

– Еще не весь, – поэт сделал рыцарский выпад в сторону Даниэля, но тот ловко увернулся, уходя в сторону.

Галба, державший новобрачную, кричал в зал.

– Это измена, люди! Очнитесь! Здесь звучит музыка самоубийства!

Разве вы не слышите ее? Разве вы не видите, чего добивается от вас этот дьявол?! – писарь наклонился и схватил с пола одну из многочисленных опрокинутых чаш. – Это опий! Неужели вы не чувствуете его запах?

Они хотят опоить вас, а потом жестоко убить! Они перегрызут ваши вены! Вы станете такими же, как они! И сгниете в аду! Очнитесь же, не пейте!

Но было уже поздно. Даниэль был прав. Те, кто сохранил остатки здравомыслия, исчислялись единицами. Едва заслышав про вампиров, они бежали прочь из зала.

– Держись, Люций! – крикнул Сатон и пришел на помощь другу. Одним резким движением он вытащил меч из ножен и с ходу вонзил его в короля вампиров.

Плащ порвался, цилиндр слетел с головы. Новоявленный жених вздрогнул, но боли не почувствовал. Он вытащил меч из живота и бросил его на пол.

– Хотите такую же неуязвимость? – обратился Даниэль к залу. Улыбка не сходила с лица мертвеца.

– Я дам ее вам! И вас никогда не настигнет смерть!

Хотите?

Тогда убейте его!

По залу прокатился одобрительный гул.

Разве мало я вам дал? – Даниэль ловил реакцию толпы, вдыхая воздух полной грудью. Это был пик его величия, момент обретения невероятной силы, момент долгожданного торжества. Контроль над массой одурманенных мужчин и женщин доводил его до ментального экстаза. Казалось, все, что ему было нужно, так это именно такая власть.

Те из пришедших, кто еще стоял на ногах, с подобострастием внимали каждому слову своего хозяина.

– Разве мало?

– Не-е-ет! – разнеслось по залу.

– Он мой враг, а, значит, и ваш враг тоже! Убейте его!

Первые ряды кинулись на сцену, сметая все на своем пути. Началась давка. Толпа разъяренных, кричащих людей застряла между рядами кресел и высоким подиумом. Те, кто успел продвинуться вперед, прогибались и падали под натиском тех, кто усиленно напирал сзади.

Скамьи переворачивались, кружки разбивались. В воздухе отчаянно пахло опием. Музыка оборвалась на середине песни, музыканты бросились врассыпную, на бегу роняя свои инструменты.

Когда поэт оглянулся, ни Даниэля, ни Аники уже не было на сцене. На месте певицы стоял писарь, который минутой ранее держал невесту за руку и не отпускал ее от себя.

– Что случилось? Где она?

– Я не знаю, – прожевал слова Галба, озираясь по сторонам. – Какое-то затмение посетило меня. А когда я открыл глаза, ее уже не было.

– Люций!

Поэт обернулся – на сцену лезла толпа обезумевших от наркотика и злобы зрителей. Глаза их горели яростным огнем, пальцы разбивались в кровь о каменный пол, но они все лезли и лезли, не давая прохода друг другу. Размякшие от опия умы так легко поддавались дрессировке, внимая зову Даниэля. И все они хотели смерти поэта.

– Возьми, – Люций бросил атам писарю.

– А как же ты? – Галба и Сатон переглянулись.

– Пока до меня дело дойдет, ты уже найдешь Изота. А когда найдешь его, убей.

Вступать в бой у поэта не было никакого желания – для себя он уже все решил. Поэтому и предпочел покинуть сцену через закулисный выход.

На улице давно стемнело, и светила белая луна. В эту ночь ее свет был почему-то особенно ярким.

Задний двор кишел одурманенными и шатающимися из стороны в сторону людьми. Среди них Люций увидел еле идущую девушку в белом платье. Подбежав к ней, он понял, что певица настолько слаба, что не может передвигаться самостоятельно.