Они должны победить или умереть! Он был известен как отчаянный игрок. Теперь самое время бросить кости. Вскочив в седло, он отдал приказ голосом, перекрывающим рев всеобщею неистовства:

— Пехотинцы! Пропустить кавалерию!

Знаменосец скакал рядом, над головой его билось и трепетало знамя с изображением. Красного Орла, а команда войскам предавалась копьеносцами вверх и вниз по линии.

Внизу, у подножия холма, внезапно изменили свой строй копьеносцы: выступая ровными рядами, четко исполняя распоряжения командиров, они перестраивались в узкие колонны, оставляя между отрядами широкие проходы. В сии намеренные интервалы стали потоками вливаться троллоки, издавая звериное рычание, образуя массу, схожую с черным и воспаленным приливом смерти.

Обнажив свой меч, он поднял его высоко над головой:

— Ближняя Гвардия, вперед!

Он вонзил каблуки в бока своего коня, и конь полетел вниз по склону холма. Вслед за ним загремела копытами лихая конница. «Вперед! Вперед!..» Он первым врубился в троллоков. Меч его мерно поднимался и падал, а знаменосец ни на шаг не отставал от военачальника. «За честь Красного Орла!» — раздавалось вокруг. Воины Ближней Гвардии хлынули в проходы меж отрядами копьеносцев, сметая натиск троллоков и отбрасывая врагов назад. «Красный Орел!» Рычали на него получеловеческие лица, причудливо изогнутые мечи стремились достать его, но он прорубался все глубже. Победить — либо погибнуть! «Манетерен!»

Мэт поднес ко лбу дрожащую руку.

— Лос Валдар Кьюбияри! — пробормотал он.

Юноша был почти уверен: он знает смысл этих слов! «Вперед, Ближняя Гвардия!» Или, быть может, так: «Ближняя Гвардия — в атаку!» Несколько слов на Древнем Наречии, переведенные для него Морейн, составляли все его знание старого языка. Остальные же слова Мэт понимал не лучше сорочьей трескотни.

— Я схожу с ума! — грубо оборвал он сам себя. — Сдается мне, никакой это не Древний Язык! Тарабарщину какую-то бормочу… Та Айз Седай — сумасшедшая. Это был всего-навсего сон…

Айз Седай. Морейн. Он внезапно заметил свои руки и увидел, сколь тонки его запястья и какими костлявыми стали пальцы рук. Он был болен. Болезнь его была как-то связана с кинжалом. Да-да, кинжал с рукоятью, украшенной рубином, и город, давно уже мертвый, запятнанный злом, именуемый Шадар Логот. Но все сознаваемое оставалось для Мэта туманным, отдаленным и не имело никакого реального смысла, хотя он и знал, что мыслит не о сонных видениях, о жизни. В Тар Валон, где собирались его Исцелить, Мэта везли Эгвейн и Найнив, он хорошо помнил их лица.

Мэт попытался привстать на кровати, но тут же упал: он был слаб, точно едва родившийся ягненок. Однако он с большим трудом все-таки сумел подтянуться вверх и отбросить единственное укрывавшее его шерстяное одеяло. Одежда молодого человека куда-то исчезла, но не лежит ли она в платяном шкафу, украшенном тонкой резьбою с лозами винограда, — он стоит у стены. Мэт уже как будто не беспокоился об одежде. Собрав все силы, он встал на ноги, просеменил, пошатываясь, по узорчатому ковру, спеша ухватиться за кресло с высокой спинкой, и принялся перебираться от стула к столу с позолоченными завитками на ножках и по краям столешницы.

Комнату ярко освещали свечи из пчелиного воска, по четыре в каждом из высоких подсвечников, отражаясь в небольших зеркалах позади них. На стене висело зеркало побольше, укрепленное над бесподобно отполированным умывальником, оно отбрасывало Мэту в лицо собственное его отражение: исхудавший — вернее, истощенный — старец со впалыми щеками и мрачными, ввалившимися глазами, волосы его свалялись, они слиплись от пота. Сам же он согбен временем и стелется, точно травы пастбища, клонящиеся под ветерком. Мэт заставил себя выпрямиться, но это не исправило положения.

На столе, прямо у себя перед носом, он обнаружил накрытый поднос и уловил запах пищи. Сдернув с подноса салфетку, Мэт узрел два высоких кувшина, сработанных из серебра, и несколько блюд тончайшего зеленого фарфора. Ему приходилось слышать, будто торговцы из Морского Народа за подобный фарфор требуют платы серебром, причем равного весу с фарфором. Мэт ожидал увидеть среди яств крепкий бульон и сладкие хлебцы, обычно предлагаемые инвалидам. Вместо пищи больных на одной из тарелок красовалась горка толстых ломтей жареной говядины, сдобренных душистой горчицей и хреном. На других блюдах лоснился жареный картофель, дымилась сладкая фасоль с луком, соблазнительно раскинулась капуста и маслянисто поблескивал горох. Рядышком подразнивали обоняние разносолы и ломоть золотистого сыра. Громоздились щедро нарезанные куски хлеба с румяной корочкой и блюдо сливочного масла. Один из кувшинов был наполнен молоком, охлажденным так крепко, что капли влаги стекали по серебру, из другого сосуда исходил манящий аромат пикантного глинтвейна. Наесться досыта за таким подносом могли бы четыре великана, не менее. Живот у Мэта заурчал вожделенно, а рот наполнился слюной.

Но сначала следовало бы узнать, где я нахожусь! Однако прежде чем оттолкнуть себя от стола и направиться к трем высоким окнам, выздоравливающий воин и победитель яств скрутил трубочкой ломтик говядины и макнул его в горчицу.

Окна были прикрыты деревянными ставнями, украшенными резьбой, но сквозь кружевные узоры Мэт увидел: за окнами стояла ночь. Свет других окон точками блестел в темноте. На мгновение Мэт тяжело оперся на белый каменный подоконник, но тут же взял себя в руки и начал размышлять.

Как говаривал отец Мэта, стоит только пораскинуть мозгами, и самую худшую напасть, на тебя свалившуюся, можно повернуть к своей выгоде, а уж Абелл Коутон был, вне всяких сомнений, самым удачливым торговцем лошадьми на все Двуречье. Когда порой представлялось, будто удача отвернулась от отца Мэта, то всегда оказывалось, что его конкуренты дружно садились в грязную лужу. Не то чтобы Абелл Коутон совершал нечто бесчестное, но провести его не доводилось даже типам из Таренского Перевоза, а ведь всякому известно: эти торгаши и пройдохи своего не упустят, на ходу подметки срежут. А все потому, что Абелл Коутон старался обдумывать всякое дело со всех сторон, какие только у него можно было узреть.

Тар Валон. Должно быть, это — Тар Валон. Комната сия принадлежит к числу дворцовых покоев. Вот ковер с цветочными узорами, явно доманийский, а стало быть, один лишь этот ковер стоит столько же, сколько какая-нибудь порядочная ферма. Более того, Мэт уже не считал себя больным и не вспоминал о причинах, приведших его в Тар Валон, где он только и мог исцелиться. По-настоящему больным он не ощущал себя никогда, даже и тогда, когда Верин — это имя вдруг выплыло из тумана у него в голове — говорила кому-то, кто стоял рядом с ним, что Мэт умирает. Сейчас он чувствовал себя слабым, точно ребенок, и голодным, как истосковавшийся по пище волк, но при этом почему-то Мэт был уверен: его Исцеление уже произведено. Я чувствую себя целым и невредимым, как никогда. Значит, я Исцелен! И он скорчил гримасу, повернувшись к закрытым ставням, будто они были живыми стражами.

Исцелен! Сей факт означал, что над ним поколдовали с помощью Единой Силы. Едва он вспомнил, что означает на самом деле это обстоятельство, тело Мэта покрыла гусиная кожа. Впрочем, он знал заранее, как с ним поступят.