Траян все так же молча поднялся с курульного кресла и указал на свою палатку. Они ушли, следом вступили под полог лишь двое преторианцев.

Кука, удостоенный столь высокой чести, стал свидетелем, как, оставшись с императором наедине, армянский царь распростерся ниц.

Потом он поднялся и заговорил. Лицо его покраснело, но неровно, пошло пятнами. Армянский правитель (уже бывший правитель?) говорил все громче и быстрее, но о чем – ни Траян, ни преторианцы не поняли. Император не удосужился позвать с собой толмача. Потом, не позволив Партамазирису закончить очередную фразу, Траян вдруг оборвал его:

– Хватит!

Тот вновь начал речь – быстро, сбиваясь, размахивая руками, повышая голос, уже крича, пока его вновь не оборвал все тот же окрик.

Партамазирис обмер, потом вылетел из палатки, как олень, за которым гонятся волки, пронзительным воплем стал скликать свиту, кричал он лишь одно слово, как перевел толмач префекту претория Марцию Турбону, стоявшему неподалеку от императорской палатки, – «уезжаем». Партамазирис успел сесть на коня и даже выехать за ворота лагеря, но конные преторианцы, посланные вдогонку Траяном, привели его назад. Царь Армении (нет, уже не царь) путался в длинных расшитых золотом одеждах и спотыкался, так что преторианцы в конце концов приволокли его к Траяну под руки, как мешок. Император вновь занял место в курульном кресле и велел армянскому владыке говорить открыто, перед войском.

Партамазирис передернул плечами, кое-как поправил украшенный каменьями пояс, одернул завернувшуюся полу одеяния и, решив, что наконец принял достойный вид, заговорил. Толмач переводил его речь.

– Я не потерпел поражения в бою! – объявил владыка Армении. – Я прибыл лишь затем, чтобы получить венец из твоих рук, наилучший принцепс, как когда-то его получил Тиридат. Чем я хуже других правителей? Чем я хуже Хосрова, который претендует на трон в Ктесифоне? Почему ты не хочешь видеть меня царем, наилучший принцепс! Я страдаю сейчас так, как ни один царь до меня еще не страдал. Почему ты обходишься со мной столь жестоко? Мое сердце кровоточит, мои глаза полны слез, мой голос прерывается от боли!

Траян выслушал гневную речь Партамазириса. Помолчал. А потом объявил:

– Я никому не собираюсь отдавать Армению. С этого момента она становится римской провинцией.

Воцарилось молчание. Партамазирис, не ожидавший такого развития событий, стоял недвижно, понимая, что с каждым мгновением ситуация становится все нелепее…

Толмач что-то попытался ему шепнуть, подсказать, но низложенный владыка толкнул его в грудь, на пальцах в лучах солнца вспыхнули многочисленные перстни.

Затем Партамазирис вновь оборотился к Траяну и поклонился:

– Благодарю тебя, наилучший принцепс, за то, что ты гарантировал мне безопасность…

Отступивший на несколько шагов толмач старательно переводил…

– Но твои слова причинили мне безмерные страдания, и я вынужден удалиться из лагеря, чтобы оплакать свою несчастливую судьбу горючими слезами, как плачет олень, смертельно раненный охотником…

Легионеры ничего не поняли из его слов, но, когда низложенный царь шел поспешно меж шеренгами, солдаты провожали его презрительным гулом и насмешливыми выкриками.

* * *

Партамазирис тотчас покинул римский лагерь. Он хотел взять с собой всю свиту, но с бывшим владыкой Армении позволили уехать только парфянам. Армянам приказали остаться в лагере – как новым подданным римского императора. Вместо армянской свиты Траян приказал але кавалеристов сопровождать низложенного владыку. Префект, командовавший римской конницей, скакал впереди, за ним в молчании – Партамазирис. Он еще надеялся, что быстроногий конь каким-то чудом поможет ему ускользнуть – надобно только дотянуть до вечера… Но солнце еще только начинало клониться к закату, и до темноты оставалось слишком много времени… Низложенный царь торопил застывшее на небосводе солнце…

Внезапно командир римской стражи развернул своего жеребца и ринулся на бывшего царя. Взмах спаты – и Партамазирис мертвый рухнул с коня.

Парфяне из свиты в ужасе спешились и распростерлись ниц, тем самым показывая, что не будут сопротивляться.

Префект приказал их связать и объявил пленными. Один из всадников снял с убитого драгоценный пояс, меч с рукоятью из слоновой кости, украшенной синим индийским сапфиром, сдернул с пальцев перстни и отдал префекту как добычу. Парфяне из свиты свои украшения и оружие отдали сами.

* * *

Между тем Лузий Квиет был послан с колонной римских войск против мардов, что не желали признавать власть Траяна и не прислали своих вождей на поклон императору. Этот бедный народ, не имевший даже коней, жил в суровых землях к востоку от озера Ван. Да, коней у них не было, но сражаться они умели. Атакованные с фронта и с тыла, марды все полегли под ударами кавалерии Квиета. К огорчению мавретанца, добычи в хижинах мардов нашлось немного.

Покорение Армении, почти бескровное для римлян, вот-вот должно было завершиться. Траян лично проверял сведения, доставляемые разведчиками. Иногда приказывал распускать ложные слухи, поднимал армию по тревоге. Отмахав положенные двадцать миль, легионеры ставили новый лагерь. Император обожал подобные тренировки. Всякий раз, убедившись, что застать врасплох легионеров и центурионов не удалось, император приходил в радостное расположение духа. Это заменяло ему в какой-то мере восторг настоящих военных побед – серьезного сопротивления по-прежнему никто не оказывал.

После смерти Партамазириса и объявления Армении провинцией ее первым наместником-прокуратором Траян назначил Луция Катилия Севера.

Тем временем Цезоний Бруттий Преценз, легат Шестого легиона Феррата, отправился в горные районы Армении. Его солдатам пришлось обрядиться в местные башмаки, в которых можно шагать по заснеженным дорогам и карабкаться по крутым тропам.

– И кого мы здесь ищем? Горных козлов? – бормотал Тиресий, возглавляя цепочку легионеров на узкой петляющей тропе. – Да, точно, горные козлы еще не признали власть римского императора. Придется их наказать…

В эти дни Тиресий вновь пожалел, что перевелся из Пятого Македонского в Шестой Феррата. Не прояви он ненужной прыти – сидел бы сейчас со старыми товарищами где-нибудь в крепости да обустраивался на ближайшие лет пять, готовясь к нетрудной гарнизонной службе и присматривая себе кухарочку из местных. Но таинственные видения не посетили в этот раз Тиресия, и в пророческих снах не увидел он заснеженные перевалы и ледники, трудные горные тропы и ледяные ветра, срывающие с плеч шерстяной плащ. Многого он не увидел… Другое снилось ему – низкий нутряной рокот, молния на фиолетовом, страшно светящемся небе, а потом огромная гора тряслась, будто в лихорадке… Он узнавал и не узнавал местность – вроде бы это была гора Кассий, у подножия которой лежала золотая Антиохия, но контур ее странным образом изменился, и буквально на глазах из открывшихся вдруг расселин начинали бить родники, используя старые тропы и дороги как новые русла. От этого сна охватывал Тиресия такой ужас, что он никак не мог досмотреть его до конца и, обливаясь холодным потом, возвращался в реальность.