кто будет угоден Богу и людям, а любой примет его, ибо не бывать на русском престоле человека неправославной веры [похожее видение Иоасаф излагал в письме к осаждающем Троице-Сергиеву лавру].

Но среди прочих был еще один… молящийся, которому и самому Иоасафу впору было целовать руку. Это был митрополит Ростовский Филарет. Он так же, как бы, случайно, приехал в обитель молиться.

— Выдели нам келью просторнее! — потребовал басовитым голосом митрополит Филарет.

Всю свою жизнь этот человек, в миру Федор Никитич Романов-Юрьев, повелевал, выработав такой тон голоса, которому покорялись или все, или почти все.

Уже скоро пять человек сидели в просторной келье, которая, вопреки монастырским обычаем, мало отличалась убранством от боярских палат. Расписные, растительным орнаментом и некоторыми библейскими сюжетами, стены, массивный стол, изящные подставки для свечей, Красный угол, с великолепной выделкой оправ трех икон, конечно, золотом.

— Ты собрал нас, говори, Федор Иванович! — пробасил Филарет.

Митрополит, будучи в достаточной степени искушенным в интригах, прекрасно понимал, зачем именно тут, в обители, собрались столь знатные бояре. И Федор Никитич хотел избежать этого разговора. Но именно его просили прибыть. Всегда осторожный, уже один раз проваливший попытку государственного переворота, он хотел направить на такую встречу своего брата Ивана Никитича Романова, но того не оказалось в Москве, а Филарет был в стольном граде, приветствовал нового патриарха Гермогена.

Но в этой встрече у митрополита были свои резоны и он вел собственную игру. Тихо, исподволь, как это умел и делал ранее. Лишь один раз стратегия Романова подвела — Годунов оказался еще большим хитрецом и смог разгадать суть тайного заговора, что плел Федор Никитич Романов.

— А ты… — Федор Иванович Мстиславский замялся, желая назвать Филарета мирским именем. — Владыко… не догадываешься? Иль то, что на Руси делается, то правильно?

— Все мы присягнули ранее Димитрию Иоанновичу. Теперь их и вовсе двое, Димитриев, — поддержал разговор боярин Иван Михайлович Воротынский. — Так и три, пять будет. Нужен природный царь!

— И где ж такого возьмешь? — усмехнулся Матвей Васильевич Бутурлин.

Воевода Бутурлин был самым незнатным из тех, кто собрался в нескромной монашеской келье. И Матвей Васильевич никогда бы и сидел за одним столом с тем же Мстиславским, Трубецким, Романовым, Воротынским, если не одно обстоятельство. Именно Бутурлин назначен воеводой, который должен был защищать Москву от Димитрия Тульского. Большие силы будут подчиняться Бутурлину и от его позиции многое зависит. И так совпало, что воевода сам разговаривал с Воротынским и смело высказывался о том, что правление Шуйского скоро рухнет, а монарха нет.

— А что нет у соседей природных государей? — задал вопрос Воротынский, все же опасаясь озвучить главную крамолу.

— Ты, Иван Михайлович про Владислава польского, аль про шведа? Ну не про турку же, али франка какого? — усмехался Трубецкой.

— Толкую я о Владиславе, — сказал, наконец, Мстиславский.

Безусловно, как минимум, трое из присутствующих с удовольствием сели бы на царский стул. Тот же Мстиславский считался по знатности не уступающим, ну почти что, Шуйским. Хотя главой рода Шуйских вообще должен считаться молодой Скопин-Шуйский, нынче пленник Тульского.

— Да, он природный, от карлы польского и шведского. И то даст нам великие выгоды. Может сподобимся от крымской навалы избавится разом, — размышлял вслух митрополит Филарет. — Коли сподобитесь, благословлю!

Филарет встал, демонстративно опираясь на посох, хотя никакой немощи не ощущал.

— Стой, Федор Никитич! Как же так? — возмутился Федор Иванович Мстиславский.

— Охолони, боярин! Я в сане и мирское не мое, — Филарет улыбнулся, ему понравилось шокировать возомнивших себя вершителями судьбы России. — Приде брат мой Иван Никитич, да зять Борис Михайлович Лыков-Оболенский. А я помолюсь за вас всех.

Филарет хотел быть одновременно и в политической повестке, в конце концов, со сменой мирской власти, на Руси уже заведено менять и патриарха, но митрополит Ростовский оставлял пути отхода. Да, в число заговорщиков войдет его брат, зять, но сам Филарет как бы в стороне. Но никто, почти, никто, не знает истинных замыслов Романова.

— Так, что Владислава на царство? — уточнил Мстиславский, а Воротынский уже достал грамоту, адресованную королю Сигизмунду III Вазе.

Бояре хотели не просто царя-сына польского короля, что уже подразумевает под собой некую форму унии, союза, они жаждали стать магнатами. Да, вольности и власть того же Вишневецкого или Острожского, Радзивилов, Пац, Валовичей, иных магнатов, были очень притягательны. Собственные армии, возможность не подчиняться королю, принимать деятельное участие в выборе государя. Это ли не счастье?

Но только ни в коем случае, не шляхетская республика, где любой худородный дворянин может указывать и знатному боярину. Это в польской короне пусть балуются всякими «liberum veto», на Руси никакой худородный не станет запрещать законы.

— Когда выступаем? — спросил Мстиславский, а все посмотрели именно на Бутурлина.

Выпучив грудь, приподняв чуть надменно подбородок, воевода ответил:

— Я сообщу, как будет готово!

Сейчас Матвей Васильевич Бутурлин подписал себе смертный приговор. Такой надменности бояре, что входят в двадцатку книг местничества, не прощают.

*………*………*

Москва

8 июля 1606 года

Василий Иванович Шуйский никак не мог усидеть на царском стуле. Ему все время ощущался дискомфорт. То седалище слишком потеет и преет, зудит, то колется, да так, что царь самолично проверяет обивку на иголки и колдовство. Потому все реже Шуйский сидел, а все больше прохаживался.

— Кому доверится, Владыко? — вопрошал Василий Иванович у патриарха Гермогена.

— На волю Господа уповай, но и сам сиднем не сиди! — пробасил высокий человек в рясе с зеленой окантовкой. — Когда у тебя три ворога, один повинен стать другом, до поры, токмо.

— Владыко, кто это? Могилевский вор? Так он ляхов наведет на русскую землю. Они же все выжгли у Брянска. Да и просить кого? Вот сеунча дождусь, посмотрю. А с поверженным вором и разговаривать стоит ли разговоры говорить? А Тульский? Ты же Владыко, ведаешь, что тот, что из Тулы, и есть Димитрий-Отрепьев, — сокрушался Василий Иванович.

— Ведаю, сыне, ведаю! А еще я знаю, что убивцы были у того самозванца. Твои люди! — Гермоген перекрестился.

— Так что делать, Владыко? — спросил Шуйский, игнорируя обвинение в коварстве.

— А простить и возвернуть! Сколь Годуновых осталось? А Нагих? Романовы в силе, отчего не приблизил? Токмо не Филарета, он плут и свое получил,