И когда пан Ондржей ничего не ответил, барон с пожеланием доброй ночи, повернулся к нему спиной и со мною на руках шагнул к двери. Мы были с ним чуть ли не нос к носу. Его губы дрогнули, и я поняла, что он сейчас расхохочется прямо мне в лицо. Зло. Безумно. Это больше не был мой Милан. Это был безумный барон Сметана.

За предыдущие две ночи у меня не было возможности прочувствовать, насколько тверда перина на кровати хозяина особняка — сейчас, когда барон швырнул меня на нее, точно тюфяк, я встретилась с камнями. Страх заставил меня сдержать крик. Я лежала неподвижно, ожидая развития событий, которое не могло уже стать радужным, но я боялась разозлить барона еще сильнее, чем это уже сделал пан Ондржей.

Прошла минута, две… Ничего не происходило. Если бы я, превратившись в слух, точно не знала, что не скрипнула ни одна половица, подумала бы, что осталась одна. Наконец нервы сдали, и я приподнялась на локте, чтобы иметь возможность обернуться. Барон стоял в шаге от кровати и свесившейся с нее моей ноги и смотрел мне в лицо. Встретившись с ним взглядом, я зажмурилась и стала ждать, когда же барон наконец нарушит эту давящую неизвестностью тишину.

Напрасно. Это была своеобразная пытка. Я хотела позвать барона по имени, но испугалась сокращать дистанцию, которую он снова взял своим выканьем.

— Можно мне объясниться с вами? — спросила я просто, чуть приоткрыв глаза.

Милан покачал головой.

— Ваши слова, Вьера, не имеют больше для меня никакого значения. Все кончено. Мне очень жаль, что так получилось, — В его голосе не звучало ни одной эмоции.

— Но у меня больше нет никаких причин идти против своей природы и играть с вами в человека. На вашу ложь я отвечу своей правдой. И вы займете надлежащее вам место…

Взгляд стеклянный. Голос пустой. Пауза слишком длинная, за которую легко захлебнуться набежавшей слюной.

— … в кукольном шкафу.

Я молча следила за движениями барона. Он сам в этот момент напоминал шарнирную куклу. Прямой в спине и локти согнуты под одинаковым углом. Ответить ему пока нечего. Для начала не мешает понять, что происходит сейчас в его воспаленном мозгу.

С неимоверным грохотом откинулась крышка секретера, и барон взял с полочки обтянутую бархатом шкатулку. Развернулся ко мне и метко швырнул прямо к моей коленке. Я поняла молчаливый приказ и открыла крышку. На дне одиноко лежали золотые серьги с гранатами в виде виноградной грозди. Я их не стала доставать. Вместо этого, подняла на барона вопрошающие глаза. Он снова превратился в лишенного эмоций истукана. Я захлопнула шкатулку и протянула ее владельцу обеими руками, вдруг почувствовав неимоверную слабость.

— Мне ничего не надо, пан барон. Отдайте мне ключи от Шкоды, и я уеду. Прямо сейчас.

Я не успела добавить "прошу вас" — Милан метнулся к кровати и вышиб из моих рук шкатулку. Куда та полетела, не знаю — я не могла обернуться. Барон держал меня за плечи и сжимал их все сильнее и сильнее, пока с моих закушенных губ не сорвался стон. Тогда он отпустил меня, и я, уже сама, рухнула на спину безвольным тюфяком. Ладони барона вдавили перину по обе стороны от моего лица. Он навис надо мной все с той же бесстрастной маской вместо лица, но мне не сделалось страшно. В спальне горела всего одна керосинка. Она не пугала. Она создавала романтический полумрак. Прошлой ночью все было так же. Наверное. Хотя на мне к этому моменту, скорее всего, уже не было никакой одежды.

— Милан, мне очень жаль, — произнесла я, когда его лицо было еще в десяти сантиметрах от моего, а когда я сказала "Простите меня", оно упало мне на грудь, и я замерла, ощутив на себе весь его вес. Краем глаза я видела сжатые кулаки. Бедный… Я подняла руки и сомкнула их на спине барона. Он продолжал лежать неподвижно, даже когда мои руки скользнули с лопаток ему на шею, но дернулся, лишь только я поцеловала его в макушку.

— Вера, — барон стиснул мне щеки дрожащими ладонями. — Я не хочу причинять тебе боль, но я не готов расстаться с тобой вот так, в один момент.

Я накрыла его ладони своими такими же дрожащими ладонями.

— Я могу остаться. До апреля, — выдохнула я в расплывающееся перед моим влажным взором лицо барона. — Только я не выйду за вас. Мне ничего не нужно. Даже этих сережек, хотя они прекрасны. Я хотела поговорить с вами, но все не находила слов. Вы же понимаете, что в любом случае я не удержу особняк в своих руках после вашей смерти…

Зато барон держал меня в своих. Наши пальцы переплелись, и барон отвел мои руки в стороны — теперь мы лежали поперек кровати двойным крестом.

— Вера, скажи мне честно, ты знала, кто такой Ян, или нет?

— Что за вопрос? — Я действительно не понимала барона. — Я действительно познакомилась с ним в театре. Но да… Я его не знаю, он встретил меня в аэропорту и отдал машину. Но пана Ондржея я знаю еще меньше. Пару часов в гостевом доме… Милан, я не соглашалась на эту махинацию. Я просто пообещала пану Ондржею, что постараюсь убедить вас в том, что музей не такая уж плохая идея… Но сейчас, когда я знаю, что здесь произошло, я не хочу убеждать вас ни в чем и не хочу участвовать в создании музея ни в каком качестве — ни владелицы, ни художницы. Мне это не надо. Я вернусь в Россию и заживу прежней жизнью.

Барон освободил одну руку, чтобы убрать с моего лица волосы.

— Теперь тебе придется потешать толпу в качестве куклы.

Барон скатился с меня на край кровати и сел. Ко мне спиной.

— Вера, мне очень жаль, что ты оказалась в этой игре разменной пешкой. Я действительно мечтал сделать тебя своей последней женщиной, но ты станешь моей последней куклой. Прости.

Он поднялся.

— Я не понимаю вас, Милан.

— Я вижу, что не понимаешь, — барон не обернулся. — Я вернусь в половине первого, когда покончу с призраками, и тогда вопросы исчезнут сами собой. Я не могу обещать, что не причиню тебе боль. Я причиню ее. Такова моя природа. И ты, возможно, на коленях будешь умолять, чтобы я убил тебя побыстрее, но я заранее прошу прощение за то, что растяну твою агонию настолько долго, насколько твое тело окажется способно сопротивляться смерти. Это у меня в последний раз, понимаешь?

Он обернулся с утренней довольной кошачьей улыбкой. Лишь на миг.

— Ты подаришь мне то, что я уже не думал получить от жизни. To, от чего я отказался после тринадцатой куклы. Я хотел и, увы, не уберег Элишку от Яна. Я не хотел больше видеть мертвых женщин. Я заперся здесь. Похоронил себя на десять лет раньше срока. Но, познакомившись с тобой, готов был на коленях умолять эту серую тварь отдать мне тебя хотя бы на время, чтобы я умер человеком. Но сейчас, когда ты просто моя, я понял, что ты не стоишь моих мучений. Я чудовище и умру чудовищем. Довольным чудовищем, спешу заметить. И за это я говорю тебе спасибо. Сейчас, пока ты в состоянии понимать человеческую речь. И еще, — барон больше не оборачивался и даже не сменил позы. — Не кричи, даже если будет очень больно. От женского крика я зверею еще сильнее. Учти это.